О водоплавающих - [7]

– Клянусь задницей, ну и наплел, – сказал Бринсли. Однако, достав из-под лежащей рядом книги машинописный текст, где все было разложено по полочкам, я объяснил ему свои литературные интенции более подробно – местами зачитывая отрывки, местами пересказывая их, oratio recta[2] и oratia obliqua[3].

Отрывок из рукописи, описывающей гостиницу «Красный Лебедь», oratio recta. Гостиница «Красный Лебедь» располагается на Нижней Лисон-стрит; владельцу или нанимателю ее, кем бы он ни был, вменяется в обязанность держать свободной от застройки узкую полосу земли, проходящую по восточной границе участка, на расстоянии семнадцати ярдов, то есть до пересечения с Питер-плейс. Абзац. В семнадцатом веке гостиница служила конечной точкой назначения дилижансов компании «Корнлскурт»; перестроенная в 1712 году, была подожжена простолюдинами по причинам, так или иначе связанным с ее тихим запущенным садом, расположенным на участке, тянущемся до Кроппиз-Эйкр. Сегодня это большое четырехэтажное здание. Название выведено белоснежными буквами по окружности веерообразного окна, в центре же помещено изящное изображение красного лебедя, хитроумно задуманного и отлитого в Бир-Мингеме. Конец вышеизложенного.

Еще один отрывок, описывающий Дермота Треллиса, постоянного жильца гостиницы «Красный Лебедь», oratio recta. Дермот Треллис был среднего роста, но на вид вялый и невзрачный, отчасти из-за того, что двадцать лет был прикован к постели, причем по собственной воле, так как не страдал никакими органическими или иными заболеваниями. Временами он ненадолго вставал по вечерам, чтобы побродить по пустому дому в своих войлочных тапочках или расспросить прислугу на кухне на предмет своего стола или постельного белья. Он полностью утратил физические реакции на плохую и хорошую погоду, а смена времен года отзывалась на нем лишь большей или меньшей воспаленностью усыпавших все его тело прыщей. Ноги у него пухли и прели, потому что, даже ложась в постель, он не снимал своих шерстяных подштанников. Он никогда не выходил на улицу и редко подходил к окну.

Tour de force[4] Бринсли, вокальная вставка, сравнительное описание по канону Финна. Шея Треллиса широка, как дом, крепка, как дом, и денно и нощно ее хранят от крадущегося врага застарелые недремлющие чирьи. Задница его подобна корме синей, как море, шхуны, а брюхо его – грот, наполняемый ветром. Лицо его подобно снегопаду в старых горах, а ноги – полям.

В этом месте сцена, насколько помню, была прервана появлением моего дяди, который просунул в дверь голову и сурово смотрел на меня: щеки и лоб его пылали от свежего воздуха, в руках он держал вечернюю газету. Он уже готов был выпалить мне что-то, как вдруг заметил у окна тень Бринсли.

– Так, так, так, – сказал дядя. Он по-свойски шумно ввалился в комнату, с силой прихлопнув за собой дверь, и воззрился на силуэт Бринсли на фоне окна. Бринсли вынул руки из карманов и озарил полумрак комнаты беспричинной улыбкой.

– Добрый вечер, юноша, – сказал дядя.

– Добрый вечер, – отозвался Бринсли.

– Это мой друг, мистер Бринсли, – пояснил я, слабо приподнявшись на кровати и издав негромкий угасающий стон.

Дядя широким жестом протянул руку и стиснул ладонь Бринсли в дружеском рукопожатии.

– О, мистер Бринсли, как поживаете? – спросил он. – Как дела, сэр? Вы учитесь в университете, мистер Бринсли?

– Да.

– Отлично, – сказал дядя. – Это великая вещь, которая... вещь, которая еще вам послужит. Уверен. Приятно быть человеком со степенью. А как вы ладите с преподавателями, мистер Бринсли?

– Неплохо. Сказать по правде, они не очень-то требовательны.

– Не говорите так! Впрочем, в старые добрые времена все было по-другому. В старой школе верили прежде всего в большую крепкую палку. И доставалось же пацанам!

Он хохотнул, к чему мы присоединились без особого воодушевления.

– Палка значила больше, чем перо. – За этим высказыванием последовал еще более громкий смех, постепенно перешедший в мирное пофыркивание. Дядя выдержал небольшую паузу, словно проверяя, не просмотрел ли чего в тайниках памяти. – А как там наш друг? – спросил он в направлении моей постели.

Характеристика моего ответа. Учтиво-небрежно-уклончивый.

Дядя придвинулся к Бринсли и сказал негромким доверительным тоном:

– Знаете, что я хочу вам сказать? Сейчас кругом простуда, каждый второй ходит простуженный. Господи сохрани, вот еще погриппует народ до конца зимы, вы уж мне поверьте. Надо потеплее одеваться.

– Дело в том, – слукавил Бринсли, – что я и сам только что поправился.

– Одевайтесь потеплее, – повторил дядя. – Поверьте старику.

Наступила пауза, во время которой каждый из нас мучительно думал, как бы ее нарушить.

– Скажите-ка мне вот что, мистер Бринсли, – произнес наконец дядя. – Вы собираетесь стать врачом?

– Нет, – ответил Бринсли.

– Тогда школьным учителем?

Здесь я решился выпустить стрелу своего сарказма.

– Он думает получить работу у Христианских Братьев, – сказал я, – когда получит степень бакалавра.

– Великая вещь, – сказал дядя. – Конечно, Братья по-особенному относятся к юношам, которых набирают. У вас должны быть хороший аттестат и чистая рубашка.