О виртуальной словесности - [4]

Между прочим, «как бы», ставшее своего рода фирменным словцом постсоветской интеллигенции, — еще один способ вслух закавычивать высказывание. «Как бы» может относиться и к самой речи — тогда оно равнозначно смычкам, и к ее содержанию — тогда оно равнозначно сослагательному наклонению. Впрочем, и закавыченность-цитатность, и условная конструкция — две грани человеческой широты, которую Россия вряд ли позволит сузить до прямой речи в изъявительном наклонении. Ум, богатый возможностями и предположениями, не торопится переводить их в актуальное изложение факта. «Как бы» — знак возможных миров, окружающих россиянина и оставляющих ему множество лазеек для бегства из слишком уж плоской среды обитания.

Этот знак расширяющихся модальностей и стирающихся граней между действительностью и возможностью на моей памяти был употребителен еще в начале 1980-х. Помню, как меня втайне изумляла привычка некоторых моих друзей переводитъ любое высказывание в модальность «как бы». Но кто бы мог предположить, что в 90-е годы уже кандидат в президенты будет таким же колеблющимся рисунком речи стушевывать в своих слушателях чувство реальности (хотя сам новый для России институт кандидатства, конечно, означает перенос всей политической жизни в модус возможного). Вот сообщение политической хроники, считанное мною с того же Интернета: 11 апреля 1996 года, в разгар выборной кампании, в московском Доме прессы Григорий Явлинский обратился к обозревателям и журналистам с таким призывом:

«Мне кажется, что если бы вы уделили внимание проблеме дебатов и это стало как бы настоятельной необходимостью, то было бы весьма интересно и очень полезно для страны».

Это синтаксическое построение замечательно не только тем, что оно четырежды повторяет значение условности, но и тем, что по лексическому составу преследует противоположную цель: доказать «настоятельную необходимость». Умножением колеблющихся частиц «бы» необходимость превращается в чистую предположительность, некую едва допустимую вероятность. «Как бы необходимость» — это почти гротескная формула нового стиля, который тем более расплывается в своей сослагательной модальности, чем более фокусируется на некоем содержательном императиве. Форма уничтожает содержание, почти по Л. С. Выготскому («Психология искусства»), достигая своего рода катарсиса, хотя собственно политический эффект такого высказывания, похоже, бесконечно стремится к нулю.

«Как бы» означает: может быть да, может быть нет. Это не просто четырехвалентная логика истины и лжи, это многовалентная логика (если все-таки считать ее логикой). «Он делает» и «он не делает» исключают друг друга по принципу «если одно есть истина, то другое ложь». Но «как бы делает» и «как бы не делает» по смыслу бесконечно сближаются друг с другом, так что оба могут оказаться равно истинными или равно ложными описаниями одного и того же действия. «Как бы делает» означает «не вполне делает», то есть «как бы не делает». Не так ли все и делается в России — в модусе «как бы», полувозможности-полудействительности. Степени реальной свободы могут меняться в России от нуля до бесконечности, но в чем она всегда превосходила Запад — так это в богатстве модальностей. «Как бы» — это непрерывный смысловой континуум всех переходов от «делает» к «не делает», в котором невозможно провести дискретные разделения «истины» и «лжи».

В английском языке нет столь удобного и краткого словечка «как бы», чтобы попрать все логические валентности, все критерии истины и лжи. «As if» и «allegedly» звучат топорно, книжно и в живой речи употребляются ограниченно; да и что могло бы означать выражение «как бы делает» в устах американца? Боюсь, что лишь в одной ситуации это прозвучало бы естественно: при описании призраков или сновидений. Конечно, язык страны, в которой призраки, вроде коммунизма, сначала оживают, потом испаряются, потом вновь оживают, вполне имеет право на особый логический квантор «призрачности», каковым и служит «как бы».

Впрочем, в последнее время и у американцев зачастило в речи одно словцо, которое раньше не было на слуху: «виртуал» и его производные. Оно означает «фактический», «действительный» — и одновременно, по странной ускользающей связи, — «возможный», «мнимый». В самом деле, когда мы говорим «фактически», мы предполагаем некий зазор между значением этого слова и фактом самим по себе. Например, высказывание «фактически он стал специалистом сразу в трех областях» предполагает, что на самом-то деле, в реальности, он не вполне специалист: скажем, не имеет всех трех дипломов, но в некотором условном допущении, по опыту работы, по способу заработка, по оценке коллег или по разносторонности знаний, может считаться «как бы» специалистом. Английское «virtually» и русское «фактически» — удивительные слова, как бы противоречащие сами себе, деконструирующие свой смысл, обнаруживающие нереальность того, что сами утверждают в качестве реального.

Но английское «virtual» идет еще дальше, чем «фактический», принимая значение полной условности, мнимости и смыкаясь с русским «как бы». Отсюда все эти «виртуальные» пространства, города, музеи, университеты — то есть «как бы» пространства: электронные, матричные, расположенные в компьютерной сети. И если допустить, что американское «виртуально» и российское «как бы» представляют собой эквиваленты или синонимы, то можно лишь подивиться тому, что виртуальность — в форме вездесущего «как бы» — уже проникает во все клеточки российского языка, миросозерцания, общественных отношений и как бы заранее готовит их к поголовной и добровольной виртуализации-компьютеризации… А может, наоборот, не готовит, поскольку виртуальность в России и так уже стала повседневностью и не нуждается в каких-то особых технических ухищрениях, кодах и переключателях. Слишком многое становится «как бы»: как бы уехал и как бы приехал, как бы деньги и как бы контракты, как бы банк и как бы завод, как бы общество и как бы семья, как бы жизнь и как бы не-жизнь… На этой виртуальности самой действительности, которая тает в мерцающих знаках собственной возможности, ускользает в голубой экран и превращается в компьютерную игру, построена виртуозная проза Виктора Пелевина.