О Викторе Драгунском. Жизнь, творчество, воспоминания друзей - [33]

Я представилась, отдала письмо. Он приблизил свое лицо к моему и стал меня беззастенчиво рассматривать. Потом отошел на шаг и сказал:

— А ты ничего… Так что у тебя там? Рассказывай!

В двух словах я выложила суть дела, умоляя его прооперировать Виктора в их клинике.

И вдруг странный вопрос:

— А как ты считаешь, твой муж хороший писатель?

— Очень.

Он рассмеялся и сказал:

— Ну, ты прямо как Мэри Хемингуэй. Помню, были мы с женой у него в гостях на Кубе, так эта Мэри тоже сказала, что ее муж лучший писатель в мире…

И Вишневский начал свой монолог, который длился не менее часа. Рассказал, как однажды поехал в Латинскую Америку на симпозиум и увел у нашего посла жену, бывшую певицу оперного театра. Какая она была красивая, и вообще замечательная, и спортсменка, и как в одно мгновение скончалась на теннисном корте…

Он говорил, говорил, а я разглядывала его необычный кабинет, похожий на зал, уставленный какими-то экзотическими предметами. Тут были и скульптуры, и маски, и экзотические растения, и картины. Стоял белый рояль, а на нем клетка с попугаем. Оказалось, основная часть вещей — это подарки со всего света. Благодарность «Светиле» за операции. К нему же едут со всего света.

Потом Вишневский сказал:

Завтра привози своего! Все сделаем. Отдадим в лучшие руки. Ну, пока!

Я протянула руку, благодарила…

Домой летела, как на крыльях, чтобы обрадовать Витю, что все будет хорошо. Я была в этом уверена.

Голланд сказал, что Виктора будет оперировать сын Вишневского, талантливый молодой хирург, которого в клинике звали «Александром Третьим».

Виктор казался испуганным и обеспокоенным, несмотря на доброжелательную атмосферу вокруг него.

Утром позвонил доктор Голланд и сказал, что Витю уже прооперировали. Ему, оказывается, грозил сепсис. Он просил меня приехать. Там меня сразу попросили пройти в кабинет Вишневского. Боже, как я испугалась! Значит, случилось что-то страшное!

Вишневский в зеленом халате и такой же шапочке встретил меня, улыбаясь:

— Ну, все в порядке с твоим стариком. Я сам вчера его соперировал, а дело было неважнецкое! Еще немного подержала бы его дома и — заражение крови. Что же ваши писательские врачи смотрели? Ну, ладно, пойдем, я тебя провожу к нему.

Витя лежал в палате с двумя больными. Он был бледный, какой-то жалкий… Таким я его никогда не видела. Когда увидел меня, заплакал, я тоже. Я сидела у его кровати, и мы оба плакали. Бедный, бедный мой Витя!

Примерно с 1970 года у Вити началась совершенно неприемлемая для его характера и темперамента жизнь. Какое количество лекарств он принимал! Длительные диеты, пребывание в больницах и санаториях. Когда он попал в клинику Мясникова, у него установили третью стадию гипертонии (по шкале Мясникова), то есть злокачественную. Само слово ужасно — злокачественная. Мне объяснили, что такая форма не поддается лечению, тем более — церебральная.

На Викторе испытывали новые заграничные препараты: снижали ему давление до такой степени, что он терял сознание. Это был какой-то кошмар! Его муки и поэтому — мои страдания. Мы пытались снова достать чудодейственное японское средство гамаллон. Все было напрасно. И вдруг Витин двоюродный брат Миша привез нам это лекарство из Японии и еще попросил своего друга, молодого ученого и нашего доброго знакомого Сашу Торопова привезти еще одну порцию лекарства на повторный курс.

После приема гамаллона Виктору стало значительно лучше — появилось желание работать, двигаться, общаться с друзьями. Даже изменилось выражение лица. Стали ясными глаза.

Мы поверили в возможность выздоровления. В это время вышли два сборника его рассказов. Это радовало Витю. Изменилось его настроение.

В один из дней, когда Витя хорошо себя чувствовал, он вдруг сказал:

— Алеша, ты не забыла, что в этом году у нас с тобой важное событие? Серебряная свадьба. Это нужно отметить, все-таки 25 лет — это не шутка!

И он стал строить планы, как и где это организовать, кого позвать…

— В первую очередь Сашу Галича! — сказал он.

Дело в том, что в доме Галича (тогда еще Саши Гинзбурга) я так счастливо познакомилась с Виктором. Я училась во ВГИКе вместе с братом Саши, Валеркой. Правда, он учился на операторском, а я на актерском. У нас была дружная компания ребят — будущих актеров, режиссеров и операторов. И мы часто собирались у Вали Гинзбурга, так как он был, пожалуй, единственный, кто жил в отдельной квартире.

Витя потом мне рассказывал, что как-то вечером ему позвонил Саша Галич и сказал:

— Витька, греби к нам. К Вальке пришли очень хорошенькие девушки!

Виктор пришел. Я никогда еще не встречала таких обаятельных, веселых и остроумных людей.

Со дня нашей встречи у Галича мы почти не расставались. И уже через две недели я переехала к нему на улицу Горького, где он жил в комнате двоюродного брата Миши, который еще не вернулся с фронта.

Комната была довольно большая и почти пустая. Широкая тахта, шкаф, кухонный столик и два стула. Не было настоящего стола, и, когда приходили друзья, мы притаскивали из прихожей два ящика, стелили скатерть и садились на низкую тахту — всем было удобно. Книг в этой комнате у Вити было немного. Все книги, которые он собирал с юных лет, были у мамы на Покровке. Но среди этих книг были такие, о существовании которых я не знала, — Хемингуэй, И. Бабель, А. Платонов и, конечно, А. Грин и К. Паустовский — все довоенные издания. Благодаря Вите я довольно рано познакомилась с романами и рассказами Э. Хемингуэя, и он надолго стал моим любимым писателем. Витя рассказывал мне о Бабеле и Платонове, Булгакове. Правда, в те годы «Дни Турбиных» шли во МХАТе. Однажды возле метро «Красные ворота» мы встретили очень красивую женщину. Витя остановился, поцеловал ей руку, представил ей меня. Это была Елена Сергеевна Булгакова, с которой Виктор был знаком и даже бывал в ее доме.