Коснись, молю богами,
Чтоб я не захворал,
Ты губ моих губами,
Пунцовей, чем коралл.
И шею мне обвей
Скорей рукой своей.
И, очи в очи, рядом
Мы сядем, склонены,
И ты проникнешь взглядом
До сердца глубины, —
Оно ж полно одной
Любовью и тобой.
Красавица! Смущенье
Моих влюбленных глаз!
Целуй без промедленья,
Целуй меня сто раз!
Зачем лежу я тих
И нем в руках твоих?
Чтоб сон твой стал короче, —
Я не хочу отнюдь, —
Блажен, коль могут очи
Прекрасные вздремнуть.
Блажен, коль встретят сны,
Ко мне устремлены.
Я, хочешь, их открою,
Лобзаньем сон гоня?
Ах! Вновь ты стала злою,
Чтоб уморить меня.
Сейчас покину свет…
Тебе не стыдно, нет?
Коль хочешь, враг мой милый,
Чтоб не был я томим,
В меня вдохни ты силы
Лобзанием своим.
Ах! В сердце мне течет
Его сладчайший мед.
Любови неустанной
Я буйство полюбил,
Коль тот же постоянный
Двоих сжигает пыл.
Мне будет смерть мила,
Коль чрез любовь пришла.
Что я люблю Мари — то истина святая,
Но и любовь к Аннет Амур в меня вдохнул,
Мне обе дороги. Так в оны дни Тибулл
О Немезиде пел, по Делии страдая.
Педант бы осудил — вот ветреность пустая:
Забыть любимую, едва лишь день мелькнул!
Любил лишь тот, кто ввек с дороги не свернул,
Кто счастлив был, одну любовь предпочитая.
Но, право, Шеруврье, в обеих я влюблен!
Не думай, будто лгу, безмерно распален
Воображением и жаждой обладанья.
И многого ль прошу: у той — к руке прильнуть,
Той — шею целовать, глаза иль губы, грудь,
Вот, милый Шеруврье, и все мои желанья.
Ты всем взяла: лицом и прямотою стана,
Глазами, голосом, повадкой озорной.
Как розы майские — махровую с лесной —
Тебя с твоей сестрой и сравнивать мне странно.
Я сам шиповником любуюсь постоянно,
Когда увижу вдруг цветущий куст весной.
Она пленительна — все в том сошлись со мной,
Но пред тобой, Мари, твоя бледнеет Анна.
Да, ей, красавице, до старшей далеко.
Я знаю, каждого сразит она легко, —
Девичьим обликом она подруг затмила.
В ней все прелестно, все, но только входишь ты,
Бледнеет блеск ее цветущей красоты,
Так меркнут при луне соседние светила.
Проведав, что с другим любимая близка,
Не буйствуй, удержись от гневного порыва,
Ты друга верного прощаешь терпеливо,
Когда вспылил он вдруг и нагрубил слегка.
Грех надо отличать от мелкого грешка,
А согрешить разок — уж не такое диво,
Когда любовница твоя еще красива
И даже кается — вина невелика!
Ты скажешь, ты считал ее достойной, честной,
Но Цинтия — пример тебе не безызвестный,
Проперций в ней нашел достойные черты.
И все ж она его однажды обманула.
Так усмири свой гнев. Ну чем их лучше ты —
Их всех — Проперция, Тибулла и Катулла.
Я грустно, медленно, вдоль мутного потока,
Не видя ничего, бреду лесной тропою.
Одна и та же мысль мне не дает покою:
О ней, — о той, в ком нет, казалось мне, порока.
О дай мне отдых, мысль, не мучай так жестоко,
Не приводи одну причину за другою
Для горьких слез о том, что и теперь, не скрою,
Мне больно сердце жжет и сводит в гроб до срока.
Ты не уходишь, мысль? Я развалю твой дом,
Я смертью собственной твою разрушу крепость.
Уйди, прошу, оставь мой разум наконец!
Как хорошо забыть, уснув могильным сном,
Измену, и любовь, и эту всю нелепость —
То, от чего навек освобожден мертвец.
Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!
Он хочет сотый раз увидеть без рубашки
Мою любимую, пощупать все: и ляжки,
И ту, и эту грудь, и спину, и живот.
Так лечит он ее? Совсем наоборот:
Он плут, он голову морочит ей, бедняжке,
У всей их братии такие же замашки.
Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет.
Ее родители, прошу вас, дорогие, —
Совсем расстроил вас недуг моей Марии!
Гоните медика, влюбленную свинью.
Неужто не ясна вам вся его затея?
Да ниспошлет Господь, чтоб наказать злодея,
Ей исцеление, ему — болезнь мою.
