О вечном - [15]

Незримая рука снимает с уст печать,

И дышится легко, и строки льются сами.

* * *

Природа каждому оружие дала:

Орлу — горбатый клюв и мощные крыла,

Быку — его рога, коню — его копыта.

У зайца — быстрый бег, гадюка ядовита,

Отравлен зуб ее. У рыбы — плавники,

И, наконец, у льва есть когти и клыки.

В мужчину мудрый ум она вселить умела,

Для женщин мудрости Природа не имела

И, исчерпав на нас могущество свое,

Дала им красоту — не меч и не копье.

Пред женской красотой мы все бессильны стали.

Она сильней богов, людей, огня и стали.

* * *

Так мало жизни в нас, любезный мой Белло,

Мы служим зависти, а это ли не зло?

Мы служим милостям — с рожденья до кончины

Наш разум суетный терзая без причины.

Найдется ли еще на свете существо,

Что ищет гибели для рода своего?

И только человек при случае удобном

Охотно нанесет удар себе подобным.

Взгляни на грузного, усердного вола, —

Его на пользу нам Природа создала.

На нем из года в год мы бороним и пашем:

О пропитании заботится он нашем.

Лишенный разума, приученный к ярму,

Он не желает зла собрату своему

И поздно вечером, под теплой крышей хлева,

Лежит, не ведая ни ярости, ни гнева,

И мирно спит, забыв и плуг, и борозду,

Пока заря его не призовет к труду.

Один лишь человек счастливым быть не может:

Нас вечно что-нибудь снедает, мучит, гложет,

И если кто чихнул, мы в гневе, мы кипим,

Полночи иногда от страха мы не спим,

Услышав под окном крикливого буяна,

Какой-то злобный червь нас точит постоянно, —

Перед вельможами лакействуем, дрожим,

Нам мало бед своих — мы тянемся к чужим:

К злопамятству и лжи, порокам вездесущим,

Но человеческой природе неприсущим,

Тщеславье губит нас, любовь притворство, лесть,

Несчастья худшие их всех, какие есть, —

Скажи, до коих пор присваивать мы будем

Грехи и слабости, несвойственные людям!

МОЕМУ РУЧЬЮ

Полдневным зноем утомленный,

Как я люблю, о мой ручей,

Припасть к твоей волне студеной,

Дышать прохладою твоей,

Покуда Август бережливый

Спешит собрать дары земли,

И под серпами стонут нивы,

И чья-то песнь плывет вдали.

Неистощимо свеж и молод,

Ты будешь божеством всегда

Тому, кто пьет твой бодрый холод,

Кто близ тебя пасет стада.

И в полночь на твои поляны,

Смутив весельем их покой,

Все так же нимфы и сильваны

Сбегутся резвою толпой.

Но пусть, ручей, и в дреме краткой

Твою не вспомню я струю,

Когда, истерзан лихорадкой,

Дыханье смерти узнаю.

* * *

Прелат, скажите, почему,

Когда мне встретится придворный

И с вежливостью непритворной

Я шляпу перед ним сниму,

Раскланяюсь, не лебезя,

Учтивую бросаю фразу, —

Он дружбу предлагает сразу:

«Ронсар, вас не любить нельзя!»

Не повернется он спиной,

Столкнись в покое мы дворцовом,

Он с лицемерьем образцовым

Твердит: «Располагайте мной!»

Но если, бедами тесним,

К нему за помощью приду я,

Он дверь захлопнет, негодуя,

Как будто незнаком я с ним.

А если буду о себе

Напоминать неутомимо,

Не посмотрев, пройдет он мимо

И будет глух к моей мольбе.

И пусть поэтом я слыву,

К моим он равнодушен лаврам,

Как будто я родился мавром

И где-то в Африке живу!

Но не таков мой кардинал,

Он своего достоин сана,

В груди моей звучит осанна:

Людей щедрее я не знал.

Себя так сильно не люблю,

Как Вас любил все эти годы,

Не приведут меня невзгоды

К сановнику и королю.

Вы мне поможете один,

Подать мне руку снизошли Вы,

Но как наставник справедливый,

А не как строгий господин.

Меня от бедности храня,

Вы не сулите горы злата:

Не осквернит уста прелата

Напыщенная болтовня.

За неподдельность Вас ценю,

А лицемерные вельможи

Пусть вечно лезут вон из кожи

В служенье суетному дню!

НА ВЫБОР СВОЕЙ ГРОБНИЦЫ

Вам я шлю эти строки,

Вы, пещеры, потоки,

Ты, спадающий с круч

Горный ключ.

Вольным пажитям, нивам,

Рощам, речкам ленивым, —

Шлю бродяге ручью

Песнь мою.

Если, жизнь обрывая,

Скроет ночь гробовая

Солнце ясного дня

От меня,

Пусть не мрамор унылый

Вознесут над могилой,

Не в порфир облекут

Мой приют.

Пусть, мой холм овевая,

Ель шумит вековая,

Долго будет она

Зелена.

Моим прахом вскормленный,

Цепкий плющ, как влюбленный,

Пусть могильный мой свод

Обовьет.

Пьяным соком богатый,

Виноград узловатый

Ляжет сенью сквозной

Надо мной,

Чтобы в день поминальный,

Как на праздник прощальный,

Шел пастух и сюда

Вел стада.

Чтобы в скорбном молчанье

Совершил он закланье,

Поднял полный бокал

И сказал:

«Здесь, во славе нетленной,

Спит под сенью священной

Тот, чьи песни поет

Весь народ.

Не прельщался он вздорной

Суетою придворной

И вельможных похвал

Не искал.

Не заваривал в келье

Приворотное зелье,

Не был с древним знаком

Волшебством.

Но Камены недаром

Петь любили с Ронсаром

В хороводном кругу

На лугу.

Дал он лире певучей

Много новых созвучий,

Отчий край возвышал,

Украшал.

Боги, манной обильной

Холм осыпьте могильный,

Ты росой его, май,

Омывай.

Чтобы спал, огражденный

Рощей, речкой студеной,

Свежей влагой, листвой

Вековой.

Чтоб к нему мы сходились

И, как Пану, молились,

Помня лиры его

Торжество».

Так, меня воспевая,

Кровь тельца проливая,

Холм обрызжут кругом

Молоком.

Я же, призрак туманный,

Буду, миртом венчанный,

Длить в блаженном краю

Жизнь мою —

В дивном царстве покоя,

Где ни стужи, ни зноя,

Где не губит война

Племена.

Там, под сенью лесною,

Вечно веет весною,

Дышит грудь глубоко

И легко.

Там Зефиры спокойны,

Мирты горды и стройны,

Вечно свежи листы

И цветы.

Там не ведают страсти