О тирании. 20 уроков XX века - [18]

 – выход Соединенного Королевства из Европейского союза, – воображали себе британское национальное государство, которого никогда не существовало. Сначала была Британская империя, а затем Британия – член Европейского союза. Отделение от ЕС – это не шаг назад, на твердую почву, а прыжок в неизвестность. Когда судьи заявили о том, что для “Брексита” требуется голосование парламента, один британский таблоид пугающе окрестил их “врагами народа” – сталинистский термин времен показательных процессов 1930-х годов. “Национальный фронт” во Франции призывает избирателей отвергнуть Европу во имя мифического довоенного французского национального государства. Но Франция, как и Британия, никогда не существовала вне империи или европейского проекта. Лидеры России, Польши и Венгрии делали сходные жесты, обращаясь к немеркнущему образу 1930-х.

В своей избирательной кампании 2016 года американский президент использовал слоган “Америка превыше всего” – так назывался комитет, который стремился предотвратить вступление Соединенных Штатов в войну с нацистской Германией. Старший советник президента, ответственный за стратегический анализ, обещает действия столь же “впечатляющие, что и в 1930-х годах”. К какому же прошлому апеллирует лозунг президентской кампании “Вернем Америке былое величие”? Подсказка: очевидно, к тому же, что и лозунг “Никогда больше”. Сам президент описывает смену режима в стиле 1930-х как ключ к решению текущих проблем: “Знаете, что поможет? Когда экономика рушится, когда страна катится ко всем чертям, а вокруг полная катастрофа”. То, что нам нужно, считает он, это “беспорядки, которые вернут нас во времена нашего былого величия”.

В политике вечности соблазны мифологизированного прошлого препятствуют размышлениям о том, каким окажется будущее. Привычная зацикленность на жертвенности притупляет желание исправляться, улучшать что-то в себе самих. Если нация определяется своими врожденными добродетелями, а не будущим потенциалом, политика из обсуждения реальных проблем и путей их решения превращается в дискуссию о добре и зле. Поскольку кризис постоянен, мы живем с ощущением чрезвычайной ситуации и планирование будущего кажется невозможным, а то и предательским делом. Позволительно ли задумываться о реформах, когда враг всегда у ворот?

Если политика неизбежности подобна коме, то политика вечности напоминает гипноз: мы всматриваемся в закручивающуюся воронку циклического мифа, пока не впадаем в транс, – а затем по чьему-то указанию совершаем нечто чудовищное.

Сейчас мы сталкиваемся с опасностью перехода от политики неизбежности к политике вечности, от демократической республики, наивной и небезупречной, к фашистской олигархии путаного и циничного свойства. Политика неизбежности страшно уязвима перед ударами, подобными нынешнему. Когда миф рассыпается вдребезги, когда рвется “дней связующая нить”, мы изо всех сил пытаемся найти еще какой-то способ систематизировать свой опыт. И путь наименьшего сопротивления ведет прямиком от неизбежности к вечности. Если вы единожды поверили в то, что все в конечном итоге всегда складывается к лучшему, вас можно переубедить, что ничего не складывается к лучшему. Если вы ничего не делали, потому что верили в неизбежность прогресса, можно продолжать ничего не делать, поверив в цикличность времени.

Обе эти парадигмы, неизбежность и вечность, являются антиисторическими. Единственное, что их разделяет, – это сама история. История позволяет нам видеть закономерности и выносить суждения. Она набрасывает для нас контуры тех структур, внутри которых мы можем стремиться к свободе. Она обнаруживает моменты, каждый из которых отличается от других, но не является до конца уникальным. Поняв суть одного момента, вы увидите, как можно участвовать в создании другого. История позволяет нам быть ответственными: не за все, но хотя бы за что-то. Польский поэт Чеслав Милош считал, что такое понятие ответственности помогает справиться с одиночеством и безразличием. История объединяет нас с теми, кто сделал больше нашего и страдал больше нас.

Приняв политику неизбежности, мы вырастили поколение без истории. Как отреагируют эти молодые американцы теперь, когда обещание неизбежности столь явно нарушено? Возможно, они скатятся от неизбежности к вечности. Но мы должны надеяться, что они, напротив, станут историческим поколением, которое избежит ловушек неизбежности и вечности, расставленных для них старшими поколениями. Ясно одно: если молодые не начнут творить историю, политики вечности и неизбежности ее уничтожат. А чтобы творить историю, молодым американцам придется хотя бы немного ее знать. Это не конец – все только начинается.

“Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить! – говорит Гамлет. И добавляет: – Пойдемте вместе”.