О суббота! - [6]
— Чтобы он не приезжал?
— Чтобы он подождал до будущего года. Он уехал — кого-нибудь спрашивал? Теперь он прибывает, тоже никого не спросив!
— Через год кого-нибудь из нас может уже не быть.
— Значит, такова судьба.
— Гриша решил приехать, и я не могу сказать ему: «Не делай этого!» Потому что его желание увидеть нас естественно. А то, что говоришь ты, очень серьезно, но разве я могу тебе помочь? Разве я могу пойти против того, на что надеялся всю мою жизнь? — монотонно и тихо, как самому себе, пробубнил Моня.
Но Зиновий Захарович услышал все до единого слова.
— А я так и знал!
— Я бы тоже на твоем месте защищал свое дитя телом своим от любой неприятности, Зюня.
— Я пошлю телеграмму!
— Нет, Зюня, я ведь сказал — нет, ты этого не сделаешь.
— А если я сделаю?
— Прокляну в синагоге, — устало понурился старший брат.
— О! — презрительно воскликнул Зюня и стал ходить по кухне большими шагами.
— Больше я ничего не смогу сделать, Зюня… Больше нам с Гришей нечем защититься…
«Бедный Зюня, он конечно же не спал всю ночь, у него совершенно больные глаза. Бедный Зюня, он всегда оставался средним братом, даже когда пропал Гриша, он оставался средним. Бедный Зюня, от него всегда больше требовали, чем ему давали… И что делать, он всегда был из тех людей, с которыми почему-то приятно быть жестоким. Бедный, бедный мой брат!..»
— Высыпь картошку, что ты, в самом деле, в нее вцепился? А я… Подожди, я забыл, зачем пришел… Стакан!
— Что же будем делать, старший брат?
— Ничего! Разве что припасать хорошее вино!
— Перестань прикидываться дурачком!
— Купить хорошее вино и ждать — разве глупость? Ждать и предвкушать радость великую!
И Моня открыл кран. Задрожала труба, струя вырвалась, толкнулась в старинную раковину, потом в стакан, выскочила из него сумасшедшим фонтаном, оплескала пол и стены, брызги полетели по всей кухне, оросили пространство.
— Зачем ты так сильно пустил?!
— Люблю!
И понес в мокрой руке, торопясь и шаркая, стакан с холодной водой, которую с такой шумной настойчивостью, с таким веселым рвением, с таким молодым напором вручил ему старый городской водопровод.
— Зюнька! Закрой кран и подотри вокруг раковины! — крикнул Моня из коридора. И успел принести Кларе, пока пузырьков в стакане оставалось еще много.
К Гришиному приезду, решил Моня, следует всю комнату украсить стаканами с чистой водой.
— Клара, — сказал Моня, подойдя к окну. — Клара, а ведь уже зацвел твой каштан!
Конечно он не поручил Зюне отправить письмо в Кишинев дочери. После ухода брата Моня надел куртку и вышел на улицу, чтобы собственноручно опустить письмо в почтовый ящик возле райкома, ящик, которому он доверял.
ОЖИДАНИЕ
Душа Саула Исааковича готовилась к встрече, омолаживаясь новыми желаниями. Бедовые желания рождались, очевидно, во сне. Проснувшись утром, Саул Исаакович уже страстно хотел чего-то, о чем он никогда раньше и не думал. А если думал, то без воодушевления.
Как-то, еще лежа в постели, он спросил у Ревекки:
— Тебе не надоела наша печь? Уже пять лет у нас паровое отопление, а она — стоит!
— Что?
— Что она тут стоит, как памятник?
— Мешает? — удивилась Ревекка. — Мне — безразлично…
Когда Ревекка вернулась с базара, половины печи уже не было. Саул Исаакович и печник из соседнего дома складывали на лестничной площадке штабелем старинный берлинский кафель.
В другой раз утром Саул Исаакович обнаружил себя собравшимся в гости к Моне Штейману. Пошел. И было необычайно хорошо в Монином доме. Худенькая узкорукая Клара молчала и таинственно улыбалась, посматривая на мужчин аквамариновыми глазами. В ее слабости и молчаливости было столько тонкого, женского, что Саулу Исааковичу неудобно было при ней сидеть.
Как-то, чуть открыв глаза и осознав утро, он страстно захотел, чтобы тут же наступил вечер и можно было отправиться в филармонию, побывать там наконец ночью.
На улице шелестел настойчивый душистый дождик. Люди почти не попадались. Троллейбусы проходили редко, фонари горели вполнакала. А купол сиял, как опрокинутое озеро под луной. Да, он так и думал — ночью здесь было еще возвышеннее.
— Гриша! — негромко сказал Саул Исаакович.
— Гриша-а-а! — исправно ответило разбуженное эхо.
Сдавленный женский смешок перемешался с детским всхлипыванием дождя, а молодой мужской голос весело откликнулся:
— Уже спит.
И ЕЩЕ ОЖИДАНИЕ
Прошло около месяца. От Гуточки папе и маме прибыло ответное письмо. Круглым, понятным, родным почерком дочь сообщала, что все здоровы, что дети определены в пионерский лагерь, а у нее самой наметилась путевка в закарпатский санаторий, что она вынуждена уехать в Закарпатье раньше, чем дети — в лагерь, и отправку детей придется осуществить мужу. Так что, к большому, конечно, сожалению, никто из них не сможет приехать, чтобы представиться папиному брату. Тетя Хая, естественно, свободный человек — она вправе делать все, что ей придет в голову. Но дело в том, что на комбинате как раз сейчас начинается ответственный период, и было бы жестоко, писала она, оставлять мужа одного, чтобы некому было даже чайник на плиту поставить или помидоры для него порезать. Кроме того, писала она, тетя Хая папиного брата никогда в глаза не видела. Но деликатесов для приема гостя Гуточка непременно пришлет. Так она написала.
Дину Калиновскую (1934–2008), российскую писательницу и драматурга, многие знают по знаменитому роману «О суббота!» («Текст», 2007). Она писала удивительные рассказы. «Один другого лучше, — отзывался о них Валентин Катаев. — Язык образный, емкий, точный, местами заставляющий вспоминать Лескова, а также тонкий, ненавязчивый юмор, пронизывающий все ее рассказы». В книгу вошли произведения Дины Калиновской 1970-1980-х годов, большая часть которых ранее не публиковалась: рассказы и монопьеса «Баллада о безрассудстве», совместно с В.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.
Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.