О стыде. Умереть, но не сказать - [15]

Явный разрыв. Сексуальный стыд

«Я всего лишь женщина», — призналась мне изнасилованная сотрудница полиции. До момента изнасилования ей нравилось «создавать тайны» и регулярно участвовать в задержаниях. Однажды, когда она вышла из комиссариата в униформе и при оружии, следом за ней направился какой-то мужчина, схватил ее, связал руки и изнасиловал, прежде чем она смогла вытащить свой револьвер. Она была раздавлена случившимся. Ее собственный образ, представление о себе как о женщине отважной, всегда готовой вступить в бой, но при этом улыбчивой и дружелюбной — коллеге, с которой приятно проводить время, мгновенно было разбито. Причем ее поверг в шок не сам сексуальный акт, а мысль о проникновении в нее, грубое вмешательство в ее тело и душу, о котором она прежде и думать не могла.

Когда ранее у нее была интимная связь с напарником, она, по понятным причинам, никому о ней не рассказывала. Это было ее личное дело, защищаемое от взглядов окружающих, не более того. Можно, впрочем, представить, что, случись у нее любовное приключение с какой-нибудь знаменитостью, она бы рассказала об этом своим подружкам, которые отнеслись бы к услышанному с восторгом, приязнью или завистью. Подав заявление в собственный комиссариат после изнасилования, в глазах коллег она стала «проигравшей». Она понимала, что, говоря о себе, как о женщине, подвергнувшейся насилию, она заставляет коллег смотреть на нее, как на вещь, в которую можно войти, которую можно сломать, разрушить. В течение нескольких минут уверенность в собственных силах и благополучии женской доли сменилась стыдом превращения в «изнасилованную». Рассуждая логически, она должна была бы воспринимать насилие в первую очередь как серьезнейшую внешнюю агрессию, но в ее представлении, строившемся на попытке представить, что думают о ней другие, она утратила статус «гордой женщины» и превратилась в маленькую несчастную вещь; и тогда ей стало стыдно.

Стыд, вызванный этим обстоятельством, не всегда отражается в поведении стыдящегося. Можно скрыть крах образа под маской безразличия или цинизма. Приобретенная после «разрушительного» события «робость» сочетается с наследственной гиперчувствительностью, поскольку до получения травмы эта женщина жила вполне благополучно, теперь же ей приходилось скрывать свои внутренние болезненные ощущения.

Два брата, Алек (14 лет) и Кевин (12 лет), явственно замечали, что, когда они возвращаются домой, там царит гнетущая тишина. Однажды ночью их разбудил необычный шум. Войдя в гостиную, они обнаружили собственную мать голой и прикованной к радиатору в такой позе, словно она кого-то умоляла. Она была совершенно измучена — только что изнасилована и избита мужем. Женщина молча взглянула на детей, и те, тоже не сказав ни слова, отправились в туалет, а потом вернулись к себе в спальню. Ничего не было проговорено вслух. Мальчики не рискнули спросить (а какие вопросы они могли бы задать?). Мать не отважилась объяснить (что она могла рассказать?). Не знаю, где в тот момент находился отец.

Уже на следующее утро, в школе, поведение детей изменилось. Оба стали мрачными и молчаливыми. Кому доверить пережитую немую сцену, не осуждая отца или, может быть даже, свою мать? К счастью, среди этого невероятного срывания кожи, отмершей части их внутреннего мира, где ничто не могло быть осмыслено (как думать о таком?), мальчики нашли способ самозащиты, который помог им выстоять: они стали отличниками! Как правило, третируемые дети в школе учатся плохо, для них учеба лишена всякого смысла, настолько они поглощены тем, что им приходится переживать дома. Однако для некоторых школа становится способом сохранить немного доброты и главное — возможностью ухода в интеллектуальное развитие, позволяющее забыть пережитый ужас. Это защищающее от страданий бегство способствует улучшению школьных результатов, но не ведет к полному устранению проблемы (как бы это было возможно?), которая напомнит о себе десять или двадцать лет спустя, когда наступит время преодолевать некоторые затруднения супружеской жизни. Не таким ли способом мы влияем на свой брак? Возможно, столкнувшись с чем-то подобным, они почувствуют себя настолько утомленными, что предпочтут подчиниться или… сбежать. Никто из окружающих не поймет, в чем заключается причина столь странной реакции — чрезмерная мягкость либо паника, поскольку и сами пережившие травму не в силах что-либо объяснить. Быть может, они никогда не раздумывали над собственным молчаливым потрясением (с кем можно разделить подобное?). Речь не идет об отступлении в сферу бессознательного, напротив — о молчаливом сверхосознании разорванной связи, которую невозможно восстановить.

Переживший травму приспосабливается к этой немоте (которая тоже является травмой), причем его личность разделяется надвое — то, что предназначено для всех, выглядит так: сосредоточенный, успевающий ученик, что в нашей культуре является синонимом социальной успешности; то, что остается внутри, умирает от стыда, беспрестанно, день за днем, как только малейшее происшествие воскрешает невыносимое воспоминание о себе — ребенке, чью мать избил и приковал голой к радиатору собственный отец.