О собственности - [23]
Почему зрелый человек вскоре теряет эластичность своих членов, свойственную молодости с ее веселостью, не знающей удержу? Потому, что он отступает от привычек молодости. Он приобретает важную поступь, несовместимую с легкомыслием молодых порывов. Он испытывает все заботы, вытекающие из наших ложных учреждений, они его раздражают, и сердце его не знает больше удовлетворения и радости.
Самое важное свойство для физического здоровья представляет бодрость духа. Каждый раз, как мы становимся мрачны, рассеяны и печальны, наша жизнь сокращается на определенный отрезок времени. Упадок духа сродни смерти. Но бодрость духа придает новую жизнь нашему физическому организму и ускоряет циркуляцию соков. В организме человека, сердце которого спокойно, а воображение живо, ничто не может долго оставаться в застойном состоянии.
Другое важное условие для обсуждаемого нами положения составляет ясная и точная работа ума. Если я хорошо знаю, чего я желаю, то мне будет легко успокоить порывы страдания и ускорить замедленную работу организма. Истинным источником бодрости духа служит доброжелательность. Добродетель обладает прелестью, никогда не увядающей. Душа, постоянно преисполненная добротой и сочувствием, всегда будет бодра. Человек, постоянно занятый вопросами общественного блага, всегда будет активен.
Значение всех этих рассуждений просто и неопровержимо. Если разум сейчас в значительной степени управляет организмом, то почему он не может расширить свою власть? Если наши непроизвольные мысли могут расстроить или восстановить физические процессы, то почему мы не сумеем с течением времени как в этом, так и в других случаях дать нашим мыслям, сейчас непроизвольным, определенное предназначение? Если воля и сейчас может чего–то достигнуть, то почему в Дальнейшем она не сумеет достигать все большего и большего? Нет ни одного разумного Начала, менее сомнительного, чем следующее: если мы обладаем в каком–нибудь отношении большой властью сейчас и если сознание по своему существу способно развиваться, то, исключая какие–нибудь чрезвычайные потрясения в природе, эта власть сможет развиться и обязательно разовьется далеко за пределы, которые мы в состоянии предвидеть. Всего неразумнее и самонадеяннее мысль, что какой–нибудь род способностей совершенно недоступен воздействию человеческого сознания только потому, что сейчас он недоступен нашим наблюдениям. Мы говорим с легкостью о пределах наших способностей, но нет ничего более трудного, чем определение этих пределов. Сознание, по крайней мере с точки зрения развития, беспредельно. Если бы кто–нибудь сказал диким обитателям Европы во времена Тезея[37] и Ахилла[38], что человек сумеет предсказывать затмения и взвешивать воздух, что он сможет так объяснять явления природы, чти не останется места для чудес, измерять расстояние от нас до небесных тел и определять их размеры, то это бы показалось им не менее удивительным, чем возможность найти средства для сохранения человеческому телу вечной юности и силы.
Здесь надлежит сделать еще одно замечание. Если приведенные средства должны привести к полному устранению немощей нашей природы, то хотя мы не можем обещать быстрого и полного успеха, мы, вероятно, сумеем извлечь из них некоторую пользу уже теперь. Они помогут нам сохранять наши силы и позволят жить, пока мы живы. Каждый раз, когда наши мысли охватывают тревога и печаль, наша физическая жизнь нарушается. Каждый раз, когда томление и безразличие овладевают нами, физические функции приходят в упадок. Живость циркуляции крови соответствует той крепости и бодрости, которую мы испытываем.
Поддерживая свои добрые и благожелательные наклонности, мы можем быть уверены, что в согласии с ними всегда сумеем найти что–нибудь привлекающее наш ум и занимающее его.
Как часто случается, что неожиданная добрая весть рассеивает недомогание. Как часто мы замечаем, что такие происшествия, которые для человека бездеятельного служат причиной заболевания, людьми занятыми и активными забываются и устраняются из сознания. Для нас, несомненно, очень важно ознакомиться со значением в этом отношении сознательных намерений, навыков и настойчивости. Я прохожу расстояние в двадцать миль в состоянии пассивности и неопределенности намерений и чувствую крайнюю усталость. Я прохожу двадцать миль, полный энергии, с определенными целями, подымающими мой дух, и прихожу таким же свежим и живым, каким я начал путь. Мы заболеваем и умираем, вообще говоря, потому, что мы согласны подвергнуться этим случайностям. При теперешнем состоянии человечества такое согласие в известной степени неизбежно. Для того чтобы единодушно отвергать его, надо иметь более твердые намерения и ясные взгляды. Хотя бы не всегда, но порой мы можем отказать в таком согласии.
Теперь приложим эти соображения к вопросу о народонаселении. Ум развитой и сильный имеет склонность делать нас равнодушными к чувственным наслаждениям. Сейчас они нравятся своей новизной, иначе говоря, потому, что мы не умеем их правильно оценивать. Их ослабление по мере приближения старости косвенно объясняется тем, что организм отвергает их, но непосредственная и основная причина такого ослабления заключается в том, что они больше не возбуждают жара и страсти сознания. Хорошо известно, что возбужденное воображение может удвоить и утроить половую секрецию. И сейчас привлекательность чувственных наслаждении обманчива. Мы скоро начинаем презирать чисто животные отправления, которые, если отвлечься от обольщений сознания, всегда остаются почти одинаковыми; мы начинаем ценить их только в тех случаях, когда их возвышает личная привлекательность или умственное превосходство. Мы ошибочно предполагаем, что для взаимного согласия и общения умов нет лучшего пути. Проявив немного внимания, мы убедились бы, что этот путь ложен и чреват опасностями и разочарованиями. По какой причине могу я уважать другого человека или быть уважаемым им? Только потому, что уважение им заслужено, и только до тех пор, пока оно заслужено.
