О смерти брата две книги - [9]

Почему приняли мы, любезные братья, намерение утешить себя общей судьбой и не почитать того за несносное, что ожидает всех. Смерть недостойна оплакивания, во-первых, потому что свойственна всем, притом избавляет нас от печалей и горестей века сего и, наподобие сна, по успокоении от трудов мирских, восстанавливает живость и силы. Благодать воскресения всякую печаль и болезнь способна снять, когда веруем, что со смертью ничто не погибает, но, более того, ведет она к нетлению и вечности. Итак, в общем увещании окажем и брату наше усердие и не отступим от него далеко, если в нашем слове представим его себе живым по надежде воскресения и славы будущего века.

Итак, прежде всего, не положено плачем провожать смерть ближних наших. Ибо что непристойнее может быть, чем оплакивать предписанное и ожидающее всех как нечто особенное? Это значит не что иное, как раздувать дух выше состояния его, не принимать общего закона, отрицать союз природы, мудрствовать по-плотски и не разуметь меры самой плоти. Что непристойнее быть может, как не познавать, кто ты таков и желать того, чем ты быть не можешь? Или что безрассуднее, как не сносить того приключения, о совершении которого наперед тебе известно? Сама природа своим неким утешением отвлекает нас от таких соболезнований. Какая может быть столь тяжкая болезнь или столь жестокий плач, в котором бы иногда дух не имел успокоения? Свойство природы таково, что хотя люди иногда находятся в плачевных обстоятельствах, однако отвлекают несколько мысль свою от печали.

Сказывают, были некие народы, которые оплакивали день рождения человеческого, напротив, торжествовали день смерти. Ибо не безрассудно думали они, что вступившие в житейское море всякого сожаления достойны, напротив, ушедшие от волнений этого мира, справедливо радостью провожаемы быть должны. Да и мы сами день рождения умерших предаем забвению, день же преставления их торжественно празднуем.

Не подобает, следовательно, отдаваться тяжкой печали по самой природе, чтобы тем не показать, что мы или присваиваем себе некое превосходнейшее исключение, или отрицаем общую судьбу. Ибо смерть равна всем: одна — бедным, и та же — богатым, посему, как преступлением одного всем человекам осуждение (Рим 5, 18.); посему если мы не отвращаемся от виновника рождения нашего, то да не избегаем и виновника смерти, и да будет нам, как через одного человека смерть, через одного так же и воскресение, да не бежим скорби, да благодати достигнем: ибо Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшего; (Лк 19, 10.) и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми. (Рим 14, 9.) Пал я во Адаме, изгнан из рая во Адаме, умер во Адаме: как взыщет и спасет меня, если во Адаме не обретет, во Адаме повинного смерти, а во Христе оправданного? Когда же это долг смерти, то уплата должна быть сносна; но это оставим на последующее рассуждение.

Намерение наше — доказать, что о смерти мы не должны много скорбеть и соболезновать, ибо противно то и самой природе. Сказывают, у ликиан есть закон, который повелевает мужам надевать женское платье, если они предадутся печали: ибо, по рассуждению их, плач в муже не должен иметь места, да и в самом деле, тем, кому за веру, за благочестие, за отечество, за истину и добродетель нужно храбро противиться смерти, неприлично соболезновать о том, что само по себе в случае вожделенно бывает. Как ты можешь избежать для себя того, о чем в другом сожалеешь? Отложи печаль, если можешь, если же невозможно, скрывай.

Печаль или совсем отвращать, или удерживать следует. Почему в основном не разум, но день облегчает твою болезнь?

Чего не загладит время, то благоразумием укрощено быть может. Мне кажется, непочтительно мы делаем в отношении памяти о тех, о потере которых сожалеем: ибо лучше хотим предать их забвению, нежели утешиться;

лучше хотим вспоминать с ужасом и воздыханием, нежели с приятностью и удовольствием. Когда мы страшимся вспоминать тех, воображать которых должно было усладительно, то тем самым доказываем, что мы отчаиваемся более, нежели исполнены надежды о делах умерших и как бы почитаем их осужденными более, нежели переселившимися к бессмертию.

Но говоришь ты, лишились мы, кого любили. Это не с самим ли миром и стихиями есть нам общее! Ибо вверенное на время, удержать навеки не можем. Земля вздыхает под плугами, побиваема дождем, сокрушаема бурей, стесняема морозом, палима солнцем, да произрастит годовые плоды и, облекшись различными цветами, совлекается своего украшения. Сколь многих имеет она хищников? Но не сожалеет о потере своего плода, который для того и породила, чтобы лишиться его; и впредь не отрицает, хотя и знает, что плоды ее похищены будут.

Само небо не всегда сияет блистающими звездами, которыми украшается как бы некими коронами. Не всегда блистает восхождением света и багрянеет лучами солнечными, но попеременно приятное это лицо мира покрывается ночной темнотой. Что приятнее света? Что любезнее солнца? Но хотя они и каждый день скрываются от наших очей, однако мы не сожалеем о заходе их, ибо надеемся на возвращение их. Это учит тебя иметь терпение в собственных твоих переменах. Когда не скорбишь о потере высших, почему сетуешь о лишении человеческом?