О смелых и умелых - [64]

— И офицеры там не бьют солдат?

— Нет, это не полагается по их закону.

— Как же они постигают военную науку?

— На спинах врагов, очевидно. И лучше, чем мы. Мы били англичан, колотили американцев, а русские отшлёпали нас, как школьников…

— Ну, это уж слишком! Ты заговариваешься, Дэнсай! Твой слабый ум не привык к долгой беседе. Я прекращаю эту беседу, чтобы не утомлять тебя, Дэнсай! — сказал староста деревни.

— По домам, по домам! — стал командовать полицейский. — Дайте покой благословенному дому Китидзо!

Народ стал расходиться. Когда никого уже не было, к Дэнсаю, мягко ступая, подошел священник и сказал:

— А что ты скажешь о русских богах, Дэнсай? Есть ли у них боги?

— Есть. У них есть «бог войны», по-русски «артиллерия». И ещё есть. Я всех не знаю. Знаю только, что русские боги сильней наших, — спокойно ответил Дэнсай.

— Как ты мог в этом убедиться?

— Очень просто: божественные русские танки не пробивались снарядами наших пушек, освященными росой богини Аматэрасу. Когда я это увидел, я решил, что простому человеку тут и делать нечего. Убежал в камыш и предоставил богам войны решать спор без меня… И хорошо сделал. Я цел, а пушка оказалась раздавлена танком, хотя на ней висело семь святых талисманов!

Священник помолчал и, смущенно пожевав губами, спросил:

— Какой же подарок ты принес нашим богам, Дэнсай? Чего ждать от тебя нашему храму в знак благополучного прибытия?

— Ничего.

Священник остолбенел от такой дерзости. Притихла вся семья Китидзо. Старый крестьянин как затянулся трубкой, так и проглотил дым. Тогда Дэнсай пошарил вокруг себя и, найдя ложку, протянул её священнику:

— Вот, возьмите ложку. Я и забыл про этот чудесный подарок.

Священник даже попятился от такого необычного предмета. Но, по обычаю, нельзя отказаться от приношения богам, какое бы оно ни было. Он взял ложку кончиками пальцев и, зашипев, как рассерженный гусь, стал кланяться, кланяться и исчез, подобрав полы халата.

Когда семья осталась в одиночестве, повеяло утренним холодком. От болот стал подниматься туман. Мать и Оеси стали сдвигать стенки дома и привернули лампу для экономии керосина.

— Что же ты наделал, Дэнсай! — глухо сказал отец. — Ты обидел всех сильных людей в деревне. Ох-ох, теперь ни от кого не жди помощи!

— А разве они тебе помогли чем-нибудь? — ответил Дэнсай. — Теперь я дома, и мы сами себе поможем.

— Но всё же сильные люди есть опора слабых.

— Что они делают для них хорошего?

— Они хлопочут перед императором о наделении нас землёй.

— Но земли у тебя ещё нет.

— Они хлопочут в парламенте об отмене наших долгов.

— Но ты их ещё платишь.

— Они, наконец, не дадут нас совсем в обиду американским воякам… Этим ужасным большим, громким, которые не говорят, а только кричат, словно всегда ругаются. И с нами и между собой. От них нас спасут только сильные люди.

— Ладно, отец, не бойся, будем надеяться на себя. Теперь я дома. Мои маленькие сестрёнки дома. Все мы будем работать. Мы их никуда не отдадим. Знаешь, я какой — как ударю мотыгой, так земля задрожит. Неважно, что у нас нет буйвола. Я своей силой заменю буйвола с плугом. Расплатимся и с налогами и с долгами. Главное, что война кончилась и я снова смогу трудиться для семьи.

— Да, да, мой добрый Дэнсай!

— И хорошо, что наших сильных поколотили русские, — они стали потише.

— Это верно, это мы замечаем, Дэнсай.

— И хорошо, что богатым стало худо: вот видишь, они выпустили из своих когтей Миэку-сестрёнку и Окику-сестрёнку. Разве это не счастье, отец!

Солдат прижал маленьких сестёр к своей широкой груди, тёплой и большой, как нагретая углями лежанка, и они прильнули к ней, жмуря глаза от удовольствия.

— Теперь я дома и вы дома. Я буду копать землю, канавы, управлять водой, а вы будете полоть рис, у вас такие ловкие пальчики, мои маленькие сестрёнки, бедные тоненькие вишенки, выросшие без ухода…

И, говоря это, Дэнсай гладил и ласкал Окику и Миэку. И, казалось, их сморщенные личики начинают разглаживаться и розоветь. Это начинал розоветь туман над рисовыми полями. Незаметно наступал рассвет.

Мать глядела па потерянного сына, ласкающего дочерей, которых она тоже считала потерянными, и слёзы выступали на её сухих глазах. И она думала, что обязательно нужно сходить в храм и поблагодарить богов теми скромными подарками, что принёс ей сын из своих странствий. Несколькими банками консервов, несколькими сухарями, от которых она решила отказаться, несмотря на их божественный вкус, когда они размочены в воде… А подаренные русскими сапоги, в которых он пришёл, придётся оставить. Он в них нарядится на свадьбу.

Отошёл немного и отец, прогнав испуг от сердца.

Стала улыбаться и Оеси, жена утонувшего сына, надеясь, что здоровый, сильный Дэнсай заменит её ребенку отца.

Всё стало хорошо, и теперь пришло время покушать праздничной пищи — отварного рису, посыпанного тёртой сушёной рыбой.

Когда все сели в кружок, мужчины и женщины, старшие и младшие, Миэку сказала с восторгом:

— За этот час я отдала бы всю остальную жизнь на фабрике.

— О, не вспоминай о ней! — воскликнула Окику. — Пусть этот дурной сон не вернётся. О, если бы кто знал, как больно дерётся плётка надсмотрщика и трость инженера и как холодна вода, которой отливают упавшую у станка от слабости! О, если бы ты знала, наша бедная мать, ты бы нас не рожала…