Вот уже третий день приближался шум моторов на аэродроме. А Бакулин шёл все медленней. И ему казалось, что ноги заплетаются не от усталости. Ему тяжело было прийти и сказать:
— Вылетал сам-шесть, пришел сам-один…
Березко ещё жил. Его молодой организм яростно боролся против заражения крови. И это заставляло Бакулина напрягать последние силы…
Вот он стал различать голоса на аэродроме.
Оставался ещё день пути. И к концу этого дня Бакулин едва шёл, шатаясь, падая, и, когда в ушах его стала звучать музыка, подумал, что это конец, это ему кажется от слабости. Но, странное дело, когда он вышел на край аэродрома, покрытый карликовым лесом, увидел сверкающие трубы оркестра. Он долго не мог оторвать глаз от медного блеска.
Оркестр играл напротив шеренги самолётов так громко и старательно, словно хотел пробудить у машин слух. Потом медные трубы умолкли. И прозвучал голос человека, стоявшего под знаменем, которое трепетало на ветру, как живое.
— И сейчас мы должны вспомнить тех, кого нет среди нас, но чьи имена незримо написаны на этом знамени… Своим подвигом они помогли завоевать полку это знамя, высоко подняв честь полка… Их было шестеро. Врагов шестнадцать. Они должны были уйти, не приняв боя, потому что у них был на исходе бензин. Но их командир смотрел шире. Он принял решение, перераставшее тактические рамки.
Это был настоящий, волевой и передовой воин, для которого превыше всего честь полка.
В жестоком бою погибла его эскадрилья и он сам. Но враг понес ущерб неизмеримо больший. Немцы потеряли четырнадцать лётчиков сбитыми и двух трусами. Получив сокрушительный удар, они принуждены были снять с фронта всю эскадру "Туз черв" и отправить в тыл на переформирование.
Там уцелевшие «тузы» будут волей или неволей передавать своим потомкам страх перед русскими крылатыми богатырями.
Так одним ударом командир эскадрильи гвардии капитан Бакулин выбил с фронта целую часть противника. В критический момент он сумел готовящееся ему поражение превратить в победу. Малыми силами он уничтожил большие силы врага и тем достоин ордена Александра Невского.
Всё это говорил комиссар дивизии, над непокрытой головой которого трепетало бархатное знамя.
И странно и дивно было слушать такие слова про себя самого.
— Бакулина нет, найдутся Бакулины, за которыми полетят в бой новые, непобедимые эскадрильи нашего полка! Мы не верили в загробную жизнь — и напрасно. Теперь мы твёрдо знаем — не всем, но многим из нас суждено жить дважды. Вначале в кратком деянии на земле, затем в долгой и славной памяти потомков! И, в отличие от выдуманного рая святых, не в сусальном саду с золотыми яблоками, среди бесплотных уродов ангелов, а в мире живых, в борении их умов, кипении страстей, в победных делах! Вечная слава Бакулину!
Все лётчики полка обнажили голову.
Услышав такое, Бакулин благоговейно снял шлем, молча отёр слезу со щеки, потом засмеялся.
На братском кладбище советских воинов, павших при штурме Берлина, возвышается замечательный памятник солдату-освободителю. Русский воин в одной руке держит меч, другой прижимает к груди ребенка.
Великий смысл вложен в эту скульптуру — советские солдаты, сокрушив фашизм, спасли будущее человечества.
Не мстителями пришли наши бойцы в столицу своего злейшего врага Гитлера и его приспешников, — а освободителями всех народов, в том числе и немецкого, от фашистского ига.
В 1965 году советские люди праздновали двадцатилетие славного Дня Победы над гитлеровской Германией. Все честные люди ещё раз с благодарностью вспомнили героев, отдавших свою жизнь за их свободу и независимость.
Шёл штурм Берлина. Грозно грохотали советские орудия, от разрывов мин и снарядов содрогалась земля. Огромные каменные здания рушились и горели с треском, как соломенные.
Особенно жестокий бой шел на подходах к рейхстагу и у канцелярии Гитлера.
С шипением, с пламенем взрывались фауст-патроны. Танки вспыхивали, как дымные костры. А в узком переулке, совсем рядом с грохотом и взрывами, — мирная картина. Бородатый русский солдат варит кашу. Привязал к решётке чугунной ограды пару верблюдов, запряжённых в походную кухню, задал им корма. А сам деловито собирает обломки мебели и подбрасывает в дверцу печки, поставленной на колёса.
Откроет крышку, помешает кашу, чтобы не пригорела, и снова подкинет дров. За его мирной работой наблюдает множество детских глаз из подвала полуобвалившегося дома напротив. Детворе очень страшно, но любопытно. Преодолевая страх, немецкие ребятишки уставились во все глаза на первого русского солдата, появившегося в их переулке.
И хотя ружьё у него за плечами, а в руках вместо оружия большой половник, им жутковато. Страшат и его лохматые брови, и его внимательные хитроватые взгляды исподлобья. Словно он видит их и хочет сказать: "Вот я вас, постойте…"
Особенно страшат немецких детей его кони, чудовищные горбатые животные с облезлой шкурой. Они живут где-то там, в сибирских пустынях, и называют их верблюдами…
Такие в Тиргартене были только за решётками, и над ними предупреждение: "Близко не подходить, опасно".
А русский похлопывает их по шершавым бокам, поглаживает страшные морды.
