— Врёшь, отвернёшь, собака!
При всех других способах атаки немец мог бы увернуться, его могли прикрыть подчинённые, но при лобовой деваться некуда. Тут решает человек: умереть и победить или попытаться спастись.
Фашист решил сохранить свою жизнь.
Он увернулся от Фрунзе, который шёл вперёд, но Шутов лёгким поворотом своей машины начисто срезал винтом хвост «мессершмитта».
Немец выбросился с парашютом, но зацепился за самолёт. Купол раскрылся и тянул его вверх, а самолёт не пускал, крутился волчком, увлекая вниз лётчика, болтавшегося дурацкой куклой.
Гитлеровцы со страхом наблюдали гибель своего вожака.
И Тимур был не в силах оторваться от этого зрелища.
— Тимур, прикрой! — вдруг услышал он негромкий голос Шутова.
Его командир и друг впервые просил о помощи.
Тимур огляделся и увидел одинокий самолёт, скользивший вниз. Винт его висел неподвижно.
Несколько секунд Шутова спасала растерянность немцев. Но вот один из фашистских лётчиков заметил лёгкую добычу и ринулся к ней.
Затем второй, третий немец пошли в вираж, устремляясь за самолётом в погоню.
Теперь секунды решали жизнь и смерть Шутова.
А земля жила своей жизнью. Как только наши истребители спугнули стаю фашистских пикировщиков, пехотинцы поднялись и с громким «ура» ринулись за танками. Они ворвались в окопы, захватили доты и вражеские танки, зарытые в землю, и полностью овладели опорным пунктом.
Неожиданно внимание пехотинцев привлёк самолёт, с бешеной скоростью скользнувший в снег и покатившийся по ровному месту, вздымая снежную пыль. На самолёте были красные звёзды.
Когда машина остановилась, из кабины выкарабкался лётчик. Всё лицо его было окровавлено.
Он запрокинул голову к небу и, сорвав с себя шлем, что-то кричал.
— Ты что, ранен? — спросили подбежавшие.
— Нет, нет, смотрите, там же Тимур! Один против всех!
В небе продолжалось непонятное пехотинцам мелькание самолётов.
Вдруг о мерзлую землю гулко ударился горящий «мессершмитт».
— Вот этот меня хотел сбить! — крикнул Шутов.
По небу чертил кривую дымную полосу другой подбитый фашист.
— А это который его хотел сбить! — добавил Шутов и вдруг закричал: — Тимур, держись, сейчас придут наши! Тимур, набирай высоту!
Фрунзе не мог услышать своего командира. Среди множества мелькающих в воздухе «мессершмиттов» трудно было заметить «ястребок» Тимура. Лишь иногда он давал о себе знать вспышками огня, словно стальное кресало высекало искры из кремня. Вся свора вражеских самолётов поднималась вверх спиралью, и Шутов понял, что Тимур, как орлёнок, не боящийся взглянуть на солнце, уходит всё выше и выше под защиту ослепительных лучей. В небе ни облачка. Только там, наверху, фашисты потеряют его и разлетятся ни с чем.
И, наблюдая манёвр друга, Шутов успокоился, захватил горстями снег и погрузил в него разбитое при ударе о щиток окровавленное лицо.
Он попытался глядеть на солнце, но оно слепило глаза. Все самолёты исчезли, словно растворились в пламенных лучах.
Вернувшись в полк, Шутов долго ждал возвращения своего друга. Не верилось, что он мог погибнуть.
Что там случилось — высоко под солнцем, — никто не знает. Никто не видел последнюю борьбу Тимура с врагами. Как громом поразило однополчан известие, что Тимур найден на земле мёртвым.
Боевые друзья и товарищи с почестями похоронили его в берёзовом парке старинного русского городка Крестцы. В боях с вражескими самолётами лётчики правили по нем суровую тризну. А вскоре Тимуру Фрунзе было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Так прославил своё имя достойный сын доблестного советского полководца.
Удивительное дело — все лётчики, как правило, попав под обстрел, стараются вывести самолёт из-под огня, а этот летит себе прямиком в сплошных облачках разрывов.
Пройдёт раз благополучно, возвратится, и ещё раз идёт под огнём, точно по ниточке, не дрогнув, не свернув в сторону. Бывало, пехотинцы обеих сторон, задрав кверху головы, следили за судьбой бесстрашного лётчика.
Даже гадали: "Собьют, не собьют".
Немногие тогда знали, что в воздухе был знаменитый воздушный разведчик лейтенант Плотник. Вот уж действительно обладал выдержкой человек — не каждому дано точно вывести машину на намеченный для фотографирования и ревниво оберегаемый противником объект. Снимки, привозимые экипажем Плотника, никогда не бывали холостыми; каждый раз на плёнке обнаруживались то змеи автоколонн, то пауки скрытых аэродромов, то скорпионы огневых точек. Особенно он любил фотографировать их дважды — «до» и «после»: до того, как накрыла наша авиация, и после бомбовой и штурмовой обработки.
У него был даже альбом, подаренный дешифровщиками на память о выслеженном им фашистском зверье. На больших снимках можно было полюбоваться и скорпионами, раздавленными до того, как они успели ужалить, и удавами танковых колонн, разбитыми до того, как успели развернуться, и пауками аэродромов, приколотыми тёмными кнопками разрывов. Как мухи с оторванными крыльями, просматривались в паутине взлётных дорожек разбитые самолёты. Но однажды между ним и дешифровщиками возникла тяжба.
Лейтенант доложил:
— Нашёл действующий аэродром!
Дешифровщики рассмеялись: