О сапожнике Матоуше и его друзьях - [56]

— Пускай, как только стемнеет, парень собирается и уходит.

Маржка и староста расстались.

— Марженка, — кричал он ей вслед, — рот на замок.

— Конечно. А вы завтра рано утром тут же, на этом месте, дадите мне десятку.

— Принесу… Проклятая Маржка! — облегченно вздохнул он и, набив трубку, закурил, как после тяжелого труда.

А Маржка бежала домой, весело смеясь и мысленно повторяя:

«Здорово я обманула. Мне-то что… А Иозке будет на куртку, мне на платье, да еще что-нибудь и маме останется. И этот бедняк будет рад, что выкрутился».

В избе Веруначей скандал. Тонча вернулась. Ей все хотелось кого-нибудь обнять, приласкать. Она вошла в свою каморку, где у нее в комоде была спрятана маленькая фигурка святого Антонина. Когда некому было жаловаться, девушка ласково смотрела на святого и просила помочь ей.

— Почему ты не собираешь камни с поля? — раздался голос матери.

Тонча оставила святого, заплакала и призналась матери во всем. Мать всплеснула руками и стала ее бранить:

— Ты осрамилась, у старого кузнеца будут неприятности с властями, а этого беднягу обязательно посадят в тюрьму, если не хуже.

— Не браните меня, а посоветуйте, что делать?

— Что делать, — откликнулась Маржка. — Надо идти в избушку и сказать тому человеку, чтобы он уходил после заката солнца. Я сама пойду и скажу все кузнецу. Староста их не тронет теперь… На нем намордник, чтоб не кусался.

Что это за намордник, Маржка не сказала.

Когда после захода солнца стемнело и в саду еще сильнее запахло веской, Войта в сопровождении Доленяка направился к лесу, чтобы оттуда пробраться в Прагу. Тонча и Маржка смотрели им вслед. Тонча плакала.

— Не плачь, глупая! Вместо одного будут десятки, если захочешь, — утешала ее батрачка и гладила по щеке.

Хромой браконьер прощался со своим Войтишком.

— Ну, — радовался он, — пока что хорошо. Но в другой раз в Далиборку не лезьте.

— В Далиборку?

— Был я однажды в этой пражской башне. Видел в темном подземелье осужденных на голодную смерть. Они играли в карты, хотя их ждали страшные муки и смерть. Но, видно, играя, они забывали обо всем… Я вспомнил об этом, когда вы были с Тончей в избушке. Правда… как те узники!

— Не хотите ли вы напророчить мне мученья или смерть?

— Нет… нет… боже сохрани!.. Это так, просто мне пришла в голову глупость… Вы так же играли, забыв об опасности… Игра… игра… Человек, когда веселится с женщиной, никогда не знает, выиграет он или проиграет… Это как карты.

Старик улыбнулся и долго глядел ему вслед, пока уходящий не скрылся в вечерних сумерках. Ему хотелось догнать его и еще раз пожать руку — так жалко было расставаться. Потом Доленяк пошел посмотреть, что ему сегодня послал господь бог.

ГЛАВА VII

Матоуш, сидя в тюрьме, уже не шутил, как в марте, когда его осудили только на четыре месяца. Теперь этот срок казался ему вечностью. В садах благоухали цветущие груши, черешни, яблони, на лугах желтела куриная слепота; у ключей и горных ручьев голубые незабудки глядели на девушек, приходивших по воду; солнце улыбалось людям. У Матоуша стоял перед глазами светлый образ прекрасной весны, а кругом был тюремный мрак. Дни ползли так медленно, словно черепахи. Каждый час был страданием.

Наконец наступил и последний день заключения. Матоуш возвращается домой и уже издали видит знакомое село. Он садится на холме и смотрит, как солнце заливает осенними лучами, словно дождем, соломенные крыши села. Матоушу грустно, тоскливо, как никогда в жизни. Он смотрит на то место, где стояла его избенка, где оставалась его старая мать. Нет больше ни избы, ни матери. Домик сгорел, мать умерла. Ему сообщили об этом, когда он сидел в тюрьме. Нет у него никого на свете. Войта Пехар куда-то исчез. Ружена вышла замуж… Он остался один. Матоуш ощущает это одиночество как горе, как порок; ему хочется прильнуть к груди друга… Нет… нет ни одного близкого человека… Словно Робинзон на острове… Снова возникает перед ним чудесный образ широких просторов мира, куда хотел бы он уйти от повседневной жизни. Ведь и то, что окружает его, это часть той же тюрьмы, из которой он только что вышел. Вспомнил он и тех лебедей с подрезанными крыльями… Куда теперь? Нет, днем он не пойдет в село, подождет темноты. Матоуш встает и медленно направляется к лесу.

И Розарке в это воскресенье было невесело. «Ласточки улетают», — шептала она, стоя на пороге школы. Закинув голову, глядела она, как эти милые птички скользят по небу. Потом посмотрела вокруг — как быстро промелькнуло лето! — на свой маленький садик, где цвели георгины в пахло резедой.

— Проклятый кларнет! — вырвалось у Розарки при звуках кларнета, который она ненавидела так же сильно, как любил его Иржик.

«Убегу от этой музыки», — подумала она, а в глубине души прозвучало: «И от мужа бы убежала».

Розарка хотела пойти к отцу, но и с ним скучно; он говорит только о курах, козах, коровах или о своей любимой яблоньке. Розарка направилась к Шимоновскому лесу вдоль ручья. Сердце ее билось; глаза загорелись ярким огнем; она шла быстро.

Там есть ключ… Наверное, еще до сих пор цветут там незабудки. Розарка любила эти нежные цветы и теперь, как в детстве, когда во время крестного хода с гордостью надевала венок из незабудок.