О сапожнике Матоуше и его друзьях - [52]

Залез жандарм и на чердак, где на сене лежала работница. Она еще не спала, ждала Иозку Ганча, для которого оставила незапертой дверцу на чердак. И вдруг — перед ней жандарм с ружьем и староста с фонарем! Работница взвизгнула, как будто вместо Иозки перед ней появился рогатый черт, и спряталась с головой под одеяло.

— Долой с постели! — закричал Коевак.

Но Маржка — ни звука, только скорчилась под одеялом, прижав колени к подбородку.

— Оставьте ее, — шептал староста.

До святок, когда она служила у него, он был в тайной связи с ней.

Жандарм не обратил внимания на старосту и загремел:

— Встанешь ты или нет?

Девушка молчала попрежнему. Она думала, что ее толстое пуховое одеяло, самое дорогое сокровище из ее приданого, недоступная крепость. Зубы у нее стучали, и страх сковал язык. Коеваку надоело ждать, он взял ружье, проткнул штыком одеяло, отбросил его в сторону, и Маржка предстала перед ним во всей красе. Жандарм ухмыльнулся.

— Пресвятая богородица! — крикнула Маржка, вскочила с сена и, натянув на колени рубашку, заревела. Жандарм не успел бы сосчитать и до пяти, как она очутилась у сруба, пристроенного к задней части дома.

— Беги!.. Тут жандарм со старостой! — предупредила Маржка Иозку, который уже ждал у двери. Иозка бросился бежать, как будто над головой у него горела крыша.

Жандарм разгреб сено, осмотрел каждый угол, обнюхал все сундуки, корзины, комоды. Когда он кончил осмотр, то вспомнил, что еще не был в конюшне, где спал батрак. Тот еще не ложился, и жандарм чуть было не помешал ему подработать. За последние дни батрак на корме лошадям сэкономил целый мешок овса и как раз собирался ночью отнести его в избу к Барте, который покупал у батраков краденое. А тут черт принес этого сыщика. Жандарм обшарил и конюшню, чуть не заглядывая в рот меринам — нет ли, мол, и у них чего-нибудь подозрительного.

— Что это у тебя за овес в углу?

— Это, — оправдывался престарелый Якубец, служивший здесь без малого двадцать лет, — корм на утро.

— Черта с два на утро… Это краденое.

— Честное слово… на утро, — клялся батрак.

— Молчи, не то арестую.

Жандарм хлопнул дверью, и ушел ни с чем.

— Ничего не нашли? — спросил староста, когда они отошли от дома.

— Ничего, — проворчал Коевак.

Не сказав ни слова, он расстался с Найманом и пошел обратно в город. Его душила злоба, но к злобе примешивалась радость.

«Плачьте… ревите… жалуйтесь», — думал он, вспоминая, как сам хныкал, когда его била мачеха, а жестокий отец выгонял из дому за непослушание, как он душил в себе слезы, когда голод и нужда гнали его по свету хуже, чем провинившегося солдата удары палки по спине. Вспоминал Коевак и о том, как он доходил до бесчувствия, как под ударами судьбы ожесточалось его сердце и он подавил в себе сострадание к людям. Он откинул мешающее таким людям, как он, бремя совести. Теперь он сам несет людям горе и слезы, мстит за то, что претерпел в молодости. Жандарм спешил так, словно догонял что-то во мраке; это «что-то» был» золотые звездочки, которые когда-нибудь будут пришиты к его мундиру. Воспоминания и мечты жандарма о будущем прервал крик совы в чаще леса. На дрозда он вечером не обратил внимания, сову же сразу услышал, ибо сова — птица мудрости и пророчества.

Батраки Верунача быстро пришли в себя. Якубец понес овес к Барте в избу. Иозка вскоре забрался к Маржке на сеновал. Маленький Еник уснул. Только мать с дочерью еще долго плакали.

Было за полночь. Тощий месяц выставил свою старую сгорбленную спину из-за высокого ельника и рассеял ночную печаль по окрестностям Лоукова. Хромой Доленяк, скрываясь в тени избенки, оглядывал деревню; при слабом свете луны он увидел, как за холмом скрылся жандарм.

— Иди к черту! — проворчал дед и обернулся в другую сторону, к господскому лесу, высокому и густому. Там, в ночной мгле, дремали все его надежды; там в шкурках серн и зайцев бегало его счастье, его богатство. Дед видел, как ему кивают верхушки деревьев, волнуясь, словно их ласкает рука невидимого великана. Но ему некогда сейчас думать об этом, у него сегодня много забот.

— Войтишек!.. — зовет старик, постучав в окно.

Пехар превратился сначала в Войтеха, потом стал Войтишком, и Войтишек становился все милей и милей сердцу старого браконьера.

— Войтишек! Выходите, — позвал старик, снова постучав в окно.

Молодой человек вышел и спросил, чего он хочет.

— Воздух чистый… Ну, что же теперь?

— Посоветуйте!

— Я бы вам посоветовал, да послушаетесь ли.

— Пока не услышу, не знаю — послушаюсь или нет.

— Вы сказали, что у вас нет ни гроша на дорогу… У меня есть ассигнация, я недавно выручил за шкурки… Я ее вам одолжу; этого хватит и на пиво и на хлеб до Праги. А девушку забудьте и здесь не показывайтесь… Если вас увидит новый староста, будет плохо… Попробовали уже — и чуть не попали впросак. Мне кажется, тут пахнет тюрьмой, иначе бы Верунач не убежал.

— Больше, чем тюрьмой… речь идет о жизни.

— Ради господа бога… Что же вы наделали?!

— Мы хотели, чтобы вся панская земля и все их имущество были разделены между бедняками.

— А леса?

— Конечно, и леса.

— Господи, вот было бы счастье… Я часто думал, что не будет на свете лучше, покуда так не сделают. И вы хотели всех господ перебить?.. Да, правду сказать, они этого заслужили.