О сапожнике Матоуше и его друзьях - [41]

Матоуш отозвался:

— Это я!

Она не стала упрекать сапожника. Она всегда боялась его, а сегодня тем более — она знала от соседей, как он богохульствовал в костеле. Зато сыновьям попало:

— Хорошо же вы празднуете божье воскресенье! Вместо того чтобы молиться, тешите здесь дьявола своим гамом.

— Мы молились по-своему, — рассмеялся Матоуш и, попрощавшись с ребятами, вышел из избы.

Бедрникова погрозила ему вслед кулаком, подошла к кропильнице со святой водой, стоявшей у двери, смочила пальцы, перекрестилась и глубоко вздохнула:

— Чертов сын!

Что Матоушу придется сидеть в тюрьме, об этом уже чирикали воробьи на крышах. Об этом только и говорили в горах и долине; весть распространилась и по окрестным деревням. За Матоушем числилось много преступлений: нарушал религиозные обряды, богохульствовал, топтал «общинное право», сопровождая это опасными угрозами, натравил безземельных на богатых и вызвал кровопролитную драку, избил ростовщика. Целая груда судебных параграфов ухмылялась ему в лицо, показывая язык. Уже допросили свидетелей; написали длинные протоколы, но следствие затянулось. Прошло рождество, прошли морозы, постепенно таял снег, то здесь, то там появлялись проталины, выглянули головки подснежников, и только в марте состоялся суд. Матоуш держал себя перед господами заносчиво, даже вызывающе. Он осмелился сказать, что бедняка до сих пор еще никогда и нигде не признали правым, что все бесправие в мире должно исчезнуть и этому поможет беднота, словом — наговорил таких вещей, что у судей глаза на лоб полезли. Они не успевали даже прервать его и пригрозить карцером. И все же Матоушу повезло. Помогло ему то, что он был сапожником.

В числе судей был старый масон. Официально, как чиновник, он обязан был посещать церковь, втайне же смеялся над этим. Официально он носил в костел красиво переплетенный молитвенник, но вместо молитв там были вставлены сочинения Вольтера. Официально он должен был ходить на исповедь, а втайне шептал известные слова великого атеиста: «Écrasons l’infâme!»[14] Официально он осуждал тех, кто совершил преступление против государства или против святой церкви, а втайне при первой возможности способствовал вынесению более легкого приговора.

— Запущенное воспитание… Хорошее поведение в прошлом… Полное признание совершенных преступлений… Человек слабого рассудка… Введен в заблуждение газетами, листовками и различными книгами; виновата и нынешняя эпоха всеобщего нравственного и прочего разложения… К тому же сапожник! У сапожников это вошло в привычку… Они не могут ничего поделать… Это уж у них в крови от рождения, по наследству от отцов!

Таковы были обстоятельства, которые облегчили судьбу Матоуша. Ему дали всего четыре месяца тюрьмы.

— Что это по сравнению с вечностью!.. — улыбнулся он, выслушав решение суда.

— Много тебе дали? — спросила мать, едва он открыл дверь.

— Только четыре месяца… Принес мне Гонза Доубалек газету?

— Она там, на столе… Только сначала поужинай. — Мать высыпала на стол картошку.

— Ешь и брось читать!

— Чтоб они провалились! — выругался Матоуш, швырнув газету на стол.

— Что такое, что случилось?

— В Моравии, в Кромержиже, разогнали сейм. Новый император отменил все, что обещал старый; значит, все останется, как раньше.

— Снова будет барщина?

— Наверно.

Мать вздыхала, сын ругался. Грустно стало в избе. Ночью старушке снилась барщина, сыну — суды и сейм. Но когда они встали утром, на душе стало веселее: на улице уже вступала весна в свои права. Жаворонки, скворцы и прочая птичья мелюзга принесли весну в своих горлышках и клювах. На проталинах весело кивали белыми головками подснежники. Пробуждающаяся весна стучала в окна и звала Матоуша на улицу. Он послушался и почувствовал, что его глаза, уши и он сам полны дыханием весны. На улице он засмотрелся на двух сидящих на ясене пеночек; они с упоением распевали свои песенки, а потом улетели в синее небо.

«Нет… Добровольно не пойду отсиживать. Если хотят, пусть придут за мной», — решил он про себя и пошел на Гавлову просеку поведать свои мечты полям, лесам и березам, соки которых тянулись через почки к солнцу. Когда Матоуш возвратился домой, старый Бельда уже отзвонил полдень.

— Матоуш, — упрекнула его мать, — заходила за подметками Анча Гаек и Петр Учик за башмаками, а старая Ведралка — за туфлями. Столько работы у тебя лежит, а ты бродишь по лесам.

— Не ругайтесь, мама. Я все сделаю. Все сделаю.

— И еще тут была госпожа учительша. Нужно снять у нее мерку на ботинки.

«Вон что! — улыбнулся он про себя. — Розарка… Мерку на ботинки!..»

ГЛАВА V

Полночь. Через горы из местечка к Вранову идет молодой человек в черной сутане. Заходящая луна освещает ему дорогу. На вершине путник ненадолго остановился, осмотрел лощину, где раскинулось его родное село. Луна зашла. Небо без звезд сразу сделалось серым, словно черепичная крыша, под которой, как старая изба, скорчился старый мир. Собаки охраняют его. Кругом полная тишина.

— Все спит, — шепчет молодой человек. Но он ошибается. Не спят заботы, не спит страх за завтрашний день, не дремлет скупость. Не спит и его родная матушка. Она думает о сыне. И он сейчас думает о ней; думает с болью. Горечью наполнено его сердце, так же как голова — беспокойными думами. Молодой человек медленно спускается с горы. Он чувствует разрыв между тем, чем живет его сердце, и тем, что ожидает его дома. Поэтому он боится своего дома, хотя и любит его и тоскует по нему, как усталый путник по отдыху. Вон посреди села стоит их избушка. На темном фоне ночи она кажется глазу еще чернее; но перед мысленным взором человека возникает только светлый образ.