О прожитом с иронией. Часть I (сборник) - [11]
– Ванечка, а почему он не поет? Продавец говорил, что поет он всегда и очень красиво. Как ты думаешь?
Ваня присел на табуретку, снял кепку, вытер вдруг резко выступивший на лице пот и говорит:
– Ну, во-первых…
И тут происходит невероятное. Кенарь запел, сначала тихонько так, вроде мобильник в соседней комнате, затем громче и громче. Клювик открыт, головка чуть приподнята. А звуки, звуки… Какие прелестные звуки издавало это маленькое существо. Здесь и очаровательные трели, и некие россыпи звоночков, звуки бубенчиков и мелодичность флейт. Это была какая-то музыкальная композиция, чарующая и успокаивающая, привносящая мир и уют в этот суетный дом.
Я, слушая пение кенаря, прикрыл глаза и на минутку забыл и об Иване с его проблемами, и о его семействе. Пение кенаря завораживало, было прекрасно, изумительно. Нельзя сказать, что я не слышал подобного никогда, нет. Но, видимо, это была примиряющая песнь в нужное время и в нужном месте. Я понял: моя миссия исчерпана, можно с миром идти домой. Еще раз глянул я на моих соседей. Семья сидела за столом вокруг клетки с кенарем, мирно и удовлетворенно слушая его распевы.
Непонятый поэт
История эта началась с юбилея Софьи Петровны, жены Тужикова. Несколько дней Матвей Ильич мучился, что жене подарить, как это сделать лучше, как обставить сам юбилейный вечер и так далее. И вот все получилось, причем получилось как нельзя лучше. Гуляло все село: как-никак семьдесят лет старушке стукнуло. Родня подъехала, сын и дочь с внучатами. Тужиков подарил супружнице большой букет полевых цветов, благо летом всегда их много. Купил и вручил своей Софушке обвязанную большой красной лентой новую сковороду. Ну а самым главным подарком жене были его стихи. Стишки вроде как незамысловатые, простенькие, но Матвей Ильич считал их вполне приличными, а главное, юбилейными. Этими стихами он и открыл мероприятие.
Гости аплодировали. Стих пошел на ура, и тост за здравие явно удался. Дети и внуки улыбались. Соседки внимательно изучали большую чугунную сковородку и одобрительно цокали языками: «Надо же, такую вещь купил! А деньжищ-то сколько, деньжищ сколько потратил! А? Молодец!»
Жена раскраснелась: «Спасибо, Матюша, ты у меня прямо-таки поэт».
Вот это – «ты у меня прямо поэт» – почему-то очень крепко засело в седой голове Матвея Ильича.
Ближе к зиме Софья Петровна сильно расхворалась сердечком. Врачи посоветовали в город переехать, поближе к специалистам по сердечным делам.
Горестно было Тужиковым покидать родные места, но все же пришлось. И вот спустя полгода, по весне, продав дом, раздав соседям кое-какую старую мебелишку, старики переехали к дочери. Дом у дочки стоял на окраине города, при доме участок землицы прирезан, тепличка маленькая, сараюшка с мотоциклом. Так что от земли Тужиковы не ушли, новое место чем-то напоминало их домик в деревне. И то хорошо.
В доме им была выделена небольшая уютная комната, здесь даже был телевизор. Туалет и ванная комната тоже были в доме. Софья Петровна как-то быстро растворилась в этом их новом обиталище и о здоровье вспоминать стала реже. Вроде как растворилась, но ее было видно везде: и на кухне с блинчиками возится, и внукам попки подмывает, и даже с котом, неуживчивым Васькой, подружилась мгновенно. А вот Ильич затосковал. И то ему не так, и это ему не эдак. Стал занудливым, ворчливым. Он, в общем-то, по характеру не был простым человеком, гонору и апломбу у него всегда хватало. Первое время сидел у телевизора. На это занятие у него сил хватило ровно на неделю. Когда телек опротивел, пробовал читать – книг много у дочки. Но уже через пару-тройку дней и это занятие ему наскучило, да и глаза уж не те, читать невозможно, очки надо менять. Пытался по дому похозяйствовать, так зять отшил его с первой же попытки вбить гвоздь в прихожей под кепку. Пробовал было друзей поискать. Но, как назло, улица их, как он говорил, какая-то ненормальная. Днем все на работе, по вечерам детишки шумят, детская площадка рядом. А главное, нет одногодков, поговорить не с кем. Тоска, и все тут.
Тем временем домашним невмоготу стало его ворчание. И тут Софья Петровна как нельзя вовремя вспомнила о поэтическом даре мужа.
– Дед, ты бы стихами занялся, что ли? У Митеньки на днях день рождения, напиши стишок ему. У тебя ведь здорово получилось тогда на мой юбилей. Помнишь?
Разговор этот был кстати. У Тужикова давно в голове крутилась мысль: а не пора ли написать воспоминания? Но вспомнить и письменно поведать потомкам было практически нечего. Жизнь и вообще судьбинушка его совсем не были героическими. И про стихи он тоже думал, иногда даже рифмовал про себя что-то. Правда, все было на примитивном уровне. К примеру:
Примитивизм этот он, в общем-то, ощущал. При чем здесь вата? Так, для рифмы, что ль. Но это он про себя размышлял. А что, если взять ручку, тетрадку и подумать? Очки он себе новые справил. Что же, может, попробовать?
И вот в доме наступила блаженная тишина. Дед начал творить! Бабка не успевала бегать в магазин за тетрадками. Занятие это радовало Матвея Ильича. Он мог часами сидеть с закрытыми глазами. Петровна даже боялась за муженька. Сидит у стола, лицо блаженное. Случаем, не отходит ли? Но нет, очнулся и что-то царапает в тетрадке, царапает.
