О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др. - [159]

Боль моя, моя отрада,

Отдых мой и подвиг мой! (2, 328).

* * *

«Почти одновременно с «Теркиным» и стихами «Фронтовой хроники», — вспоминал Твардовский, — я начал еще на войне, но закончил уже после войны, поэму «Дом у дороги». Тема ее — война, но с иной стороны, чем в «Теркине», — со стороны дома, семьи, жены и детей солдата, переживших войну. Эпиграфом этой книги могли бы быть строки, взятые из нее же:

Давайте, люди, никогда

Об этом не забудем». (1, 27).

По жанровой природе своей эта поэма существенно отличается от «Книги про бойца». В этой «лирической хронике», как определил ее жанровую разновидность поэт, отчетливее всего звучит нота печали и скорби, та самая, которая задает тон в плаче по усопшему, в тот последний час прощания, за которым — вечная разлука. О плаче заставляют вспомнить причитания, они слышатся и в обращениях Анюты Сивцовой к мужу Андрею: «Далекий мой, Родимый мой, Живой ли, мертвый — где ты?..», и в словах женщин, прощающихся с пленными: «А на кого ж вы только нас Кидаете, сыночки?..» И вообще печальна в поэме интонация каждой строчки и строфы, печален и рефрен:

Коси, коса,

Пока роса,

Роса долой —

И мы домой.

Вся поэма, действительно, направлена против забвения. Для Твардовского это всегда была тема и проблема очень острая, чтобы не сказать — больная. Он часто задумывается над тем, как на войне «необыкновенно легко забывается отдельный человек. Убит, и все…» Особенно напряженными становятся эти его раздумья — и в поэзии, и в статьях и в письмах — после окончания войны. В одном из писем (пройдёт уже полтора десятилетия после дня Победы), Твардовский с горечью скажет: «Сколько знал людей из нашей литературной или журналисткой братии, для которых война была страшна только тем, что там можно вдруг быть убитым или тяжело раненным. А потом — как с гуся вода. Для них война прошла тотчас по ее окончании. Они её «отражали», когда это требовалось по службе, а потом стали «отражать» послевоенную жизнь, как её полагалось отражать по уставу мирных лет. Но — Бог с ними, представителями этого животного племени…» (6, 167).

В этом смысле война для Твардовского никогда не кончалась. И он постоянно был озабочен тем, чтобы не дать забвению поглотить память о войне, о тех бедах и разрушениях, которые она принесла, о тех потерях и жертвах, которые пришлось принести во имя Победы. Нетрудно увидеть, что эта память дорога поэту прежде всего тем, что с ней связано для него торжество человечности: это когда чужая боль, и даже времен давно прошедших, живет в людях, как их собственная (всех, кто лишен такого сочувствия, он как раз и относит к «животному племени»).

Известно, какое страшное зрелище являла собой земля, освобожденная от врага. В руинах и пепелищах города и села, заводы и фабрики. «Обезображена, изуродована вся моя родная местность. Нет сил и действительно нет слов, чтобы рассказать об этом по живому впечатлению»(6, 167). Так писал Твардовский, который вместе с передовыми частями Советской армии освобождал родную смоленскую землю. В этом же очерке, получившем название «На родных пепелищах», он очень точно говорит о самом главном и самом жестоком разрушении, которое принесла война, и что, собственно, и составлю трагедию ее зловещей концепции, связанную с уничтожением рода человеческого. Речь идет о стремлении оккупантов сравнять с землей, полностью уничтожить все места, края и области, которые в свое время были чьим-то местом рождения, жительства, малой Родиной. Будучи лишенным этого поистине святого для себя угла земли, человек лишался и чего-то самого существенного в своем земном пребывании, был обречен превратится в прохожего, равнодушного ко всему до всего и всех.

Твардовского поразила до глубины души, что в своем родном Загорье он «не нашел вообще ни одной приметы того клочка земли, который, закрыв глаза, могу представить себе весь до пятнышка и с которым связано все лучшее, что есть во мне. Более того — это сам я как личность. Эта связь всегда была дорога для меня и даже томительна.

Если так стерто и уничтожено все то, что отмечало и означало мое пребывание на земле, что как-то выражало меня, то я становлюсь вдруг свободен от чего-то и не нужен» (6, 165).

В поэме «Дом у дороги» мы видим, что представляла собой эта кровная связь Андрея Сивцова с клочком родной земли, с домом, ладом и уютом в нем, которые создавала и поддерживала его жена Анюта своей любовью к нему и детям. Здесь действительно все «до пятнышка» любо и дорого герою, и в самом деле нет никакой отдельной от него природы, будь то «горошек, клевер дикий», который он косил, «сопя, кряхтя, вздыхая сладко», «и палисадник под окном, и сад, и лук на грядах», — все это вместе было дом, жилье, уют, порядок».

И что особенно подчеркнуто в поэме — это что дом Сивцовых был счастливый, и, прежде всего, потому, что в нем жили любящие друг друга люди, потому, что все их знали, уважали и ценили за душевность, гостеприимство и трудолюбие. Этот дом, можно сказать, просто светился опрятностью, чистотой и радушием. Только в таком счастливом доме и могла быть та сердечность, с какой общались они повседневно, и в труде, и в застолье: