О процессе цивилизации - [147]

Оспорить можно и трактовку генезиса понятий «культура» и «цивилизация»[212], и трактовку абсолютной монархии («королевского механизма») как умелого балансирования, сталкивания и примирения дворянства и буржуазии, и всю концепцию феодализма, и оценки современной американской социологии — например, стороннику символического интеракционизма покажутся странными обвинения в том, что он наблюдает лишь статичные «состояния», а не «процессы». Даже историческая достоверность некоторых исходных идей Элиаса вызывает сомнения. Считал ли средневековый человек свою жизнь более опасной, чем человек «цивилизованный», — разве он больше, чем наши современники, боялся болезни и смерти? Можно ли модель конкурентной борьбы за «жизненные шансы» применять к любому обществу, начиная с палеолита? Для последователей Элиаса его труд является «парадигматическим» для социологии и истории. Автору этих строк такого рода оценки кажутся не просто завышенными, но и свидетельствующими о забвении классических трудов немецких социологов начала XX в. Заслугой Элиаса, на мой взгляд, следует считать то, что он продолжал дело М. Вебера, М. Шелера, В. Зомбарта в условиях, когда их подходы были вытеснены структурно-функциональным анализом и бихевиоризмом. Сходство его исследований с работами историков из школы «Анналов» не случайно — ее создатель, Л. Февр, в значительной мере опирался именно на труды Вебера и Зомбарта. Элиас не любил словосочетания «историческая социология» именно потому, что для него любая настоящая социология должна иметь дело с историческими процессами, а любой мыслящий историк должен видеть не только отдельные факты, но и закономерности, т. е. должен мыслить социологически. Социальная реальность не делится на сектора, соответствующие факультетам, а потому работа Элиаса, в которой умело сочетаются методы социологии, психологии, антропологии и истории, принадлежит к «классическим».

В заключение следует сказать несколько слов о переводе. У оригинала есть ряд особенностей, существенно затрудняющих работу переводчика. Особенности эти отчасти связаны с тем, что Элиас писал свою работу в эмиграции, не зная, удастся ли ее опубликовать. Когда эта возможность появилась, у него не было времени «вычитывать» текст, и книга вышла в свет, по существу, в «черновой» версии. Когда встал вопрос о переиздании, то нужно было либо перерабатывать весь текст (что Элиас проделал, например, с «Придворным обществом»), либо оставлять все без изменения. Он отказался вносить существенные изменения и добавил только большое теоретическое введение, в котором он сам попытался определить то место, какое его труд занимает в социологической мысли двадцатого столетия.

Я уже указывал на терминологические сложности, приводя в качестве примера такие понятия, как «habitus» или «жизненные шансы», которые необходимо было либо оставлять без перевода, либо переводить буквально. Во многих случаях я отходил от «буквы». Немецкая терминология вообще часто ставит перед переводчиком с трудом разрешимые проблемы, а Элиас в 30-е годы, так сказать, «экспериментировал» и создавал термины вроде «Verflechtungszusammenhänge» (во многих случаях, хотя и не повсеместно, я заменял эти «переплетения» на «сети зависимостей», «взаимосвязи» и иные уместные в русском языке термины).

Немалую проблему представляли многочисленные отрывки на латинском, французском, английском, итальянском и старонемецком языках. Цитаты на всех указанных языках оставлены без перевода во всех немецких изданиях. Правда, в одних случаях Элиас дает собственный перевод, в других он пересказывает содержание отрывка, но чаще всего немецкий читатель, не знающий всех этих языков (немецкий XIII в. он понимает даже хуже, чем выученный в школе английский), не имеет представления о том, что говорится в примерах. Стоит заметить, что в них не найти ни глубоких мыслей, ни стилистических изысков — примеры берутся в основном из книг о «хороших манерах» с бесконечными «не плюй», «не сморкайся», «не бери руками» и т. д. Тем не менее, их пришлось переводить. Часть средневековых предписаний изложена в стихах, но они не обладают ни малейшими эстетическими достоинствами, будучи теми же «не плюй» и «не сморкайся», поэтому они переведены прозой.

Еще больше проблем возникает при проверке источников и атрибуции цитат. Ни у меня, ни у редактора не было ни малейшей возможности проверить точность цитирования, поскольку для этого потребовалась бы примерно двухмесячная работа в библиотеке Британского музея (или в аналогичной западной библиотеке, поскольку в наших нет ни древних книг о «хороших манерах», ни многих работ французских и немецких историков начала века). Поэтому в выходных данных библиографических ссылок использованы только те сведения, что были приведены автором. В нескольких случаях, когда Элиас цитирует французских авторов по немецким переводам или дает собственный, мне не удалось найти оригинал и пришлось переводить с немецкого. Заглянув в издания данной работы в переводе на английский и французский, я обнаружил, что с проблемами такого рода сталкиваются повсюду, — французскому переводчику тоже не удалось отыскать приводимую по-немецки цитату из мемуаров герцога Сен-Симона, и он вынужден был давать обратный перевод с немецкого. В некоторых случаях я, напротив, приводил цитаты по имеющимся русским переводам, несмотря на то, что «Карманный оракул» Грасиана или некоторые максимы Лабрюйера в русском переводе в некоторой мере отличаются от их перевода на немецкий.