О процессе цивилизации - [129]

Напротив, чувство подчиненности людей, совершающих индивидуальный подъем, отличается особой окраской. В какой-то степени они идентифицируют себя с высшим слоем, но сами подпадают под определение того, что в высшем слое считается постыдным. В таком положении люди считают для себя обязательными запреты, предписания, нормы и формы поведения высшего слоя, но не могут им столь же легко следовать, столь же непринужденно их исполнять. Это своеобразное противоречие представляет собой конфликт с нормами высшего слоя внутри себя, со «Сверх-Я», с собственной неспособностью исполнять предъявляемые себе требования. Именно это непрестанное напряжение придает особый характер аффектам и поведению таких людей.

Это показывает в новом свете значение строгого контроля над поведением для высшего слоя того времени. Регулирование поведения представляет собой инструмент престижа, но в то же самое время на данной фазе оно является и орудием господства. Ничуть не менее характерным следует признать то обстоятельство, что для своих колониальных захватов западное общество использовало лозунг «цивилизации». Для людей общества с сильно развитой дифференциацией функций не достаточно просто являться на чужие территории с оружием в руках, дабы покорять другие народы и земли. Конечно, в предшествующей экспансии Запада вытеснение других народов с их земель, захват пашен и мест поселения играли немалую роль. Но всегда существовала потребность не только в землях — нужны были и люди. С другими народами нужно было вступать в отношения разделения труда; эти народы выступали то как рабочая сила, то как потребители произведенных товаров. Но эти роли требовали известного повышения их жизненного стандарта, выработки у них самопринуждения и аппарата «Сверх-Я» по образцу западного человека. Иначе говоря, это требовало и некой цивилизованности покоренных народов. Как на самом Западе начиная с какой-то ступени развития взаимозависимости стало невозможным править людьми только угрозой оружия, так и в целях сохранения империй и плантаций требовалось, чтобы люди хоть в какой-то степени владели собой, подчиняясь «Сверх-Я». Именно поэтому у немалого числа покоренных народов проявились черты, характерные для указанной первой фазы: индивидуальный подъем, ассимиляция поднимающихся слоев, перенимание ими регулирования аффектов и запретов высшего слоя, частичная их идентификация с этим слоем, выработка аппарата «Сверх-Я» по схемам последнего, формирование более или менее удачного сплава имевшихся ранее привычек и механизмов самопринуждения с пришедшими с Запада ритуалами цивилизации. Это вызывало те же следствия, которые были выше указаны применительно к людям, совершавшим сходный подъем на Западе.

За примерами такого рода нам не нужно далеко ходить. Полную аналогию происходящему сегодня в колониальных странах мы находим в подъеме западноевропейской буржуазии на придворной фазе развития общества. Здесь высшей целью стремлений представителей буржуазии были образ жизни и поведение, подобные людям высшего слоя, дворянам. Внутренне они соглашались с превосходством придворно-аристократических манер и пытались моделировать и контролировать собственное поведение по этому образцу. Примером этому может служить приведенный выше пример: то, как держал себя молодого буржуа, беседующий в придворном кругу о правильной речи. В истории немецкого языка также хорошо видна придворная фаза бюргерства, она сказывается в привычке вставлять в устной речи и на письме на три немецких одно французское слово, если вообще просто не переходить на французский — язык придворного общества всей Европы. Дворяне и сами буржуа из придворных кругов в то время часто насмехались над бюргерами, желавшими быть «изысканными» и неумело подражавшими придворным.

Когда социальная сила буржуазии возросла, стало уже не до насмешек. Раньше или позже такого рода подражание уходит на задний план, наступает вторая фаза. Группы буржуазии все чаще выступают как обладатели собственного, специфически буржуазного самосознания; они все решительнее противопоставляют свои нормы запретам и предписаниям придворной аристократии. В соответствии с собственным социальным положением они противопоставляют работу — аристократическому безделью, «натуральность» — этикету, стремление к знаниям — изысканности манер, не говоря уж о требовании контроля над ключевой монополией, изменения налоговой системы и управления войсками. Буржуазия противопоставляет «добродетель» придворной «фривольности»; у буржуазных слоев с их профессиональной деятельностью отношения между полами регулируются строже, чем у придворной аристократии. Позже контроль над сексуальной сферой, пронизывающие ее запреты, оказались значительно более сильными у поднимающейся средней буржуазии, чем в группах крупной буржуазии, уже достигших социальной вершины и укрепившихся в положении высшего слоя. Но при всей остроте борьбы на этой фазе, при всей эмансипации буржуа от власти аристократии и от полученных от нее образцов, схема поведения буржуазии, сменившей аристократию в качестве высшей социальной группы, была продуктом амальгамирования кодексов прежнего и нового высших слоев. Это было обусловлено наличием предшествующей фазы — фазы ассимиляции, на которой начался подъем буржуазии.