О приятных и праведных - [121]

— Как чудесно все получилось у Ричарда с Полой, разве нет? — сказала она.

— Великолепно.

— Я страшно рада. Они так счастливы, — веселые, совсем как дети. — Она вздохнула. — Но вас это не удивило? Я представления не имела, что у них такое на уме. Пола ужасно скрытный человек.

— М-мм. Несколько неожиданно, это правда. Что ж, бывает. Жизнь преподносит порой сюрпризы. И прочее.

Мэри перевела взгляд на Дьюкейна, который топтался, как зверь в загоне, на другом конце комнаты, за креслом с высокой спинкой, на которую в эту минуту оперся, слушая ее. Он был одет, за что рассыпался в извинениях, в черный шелковый, в паутине красных звездочек, халат поверх темно-красной пижамы. Такое облачение придавало ему несколько экстравагантный вид — отчасти что-то испанское, что-то от актера или танцовщика.

— Как было в пещере, Джон? Пирс ничего мне не рассказывает. А воображение все рисует жуткие картины. Мне снятся кошмары по ночам. Вы думали, что погибнете, да?

Дьюкейн тяжелее облокотился о спинку кресла.

— Что вам сказать, Мэри, — проговорил он с расстановкой. — Пожалуй. Пирс не струсил, держался молодцом.

— Не сомневаюсь, что вы тоже. Вы не могли бы рассказать, как это было, описать все с самого начала?

— Не сейчас, Мэри, если можно. Я видел там, в темноте, — прибавил он, — ваше лицо, странным образом. Расскажу вам — со временем.

Его властный тон вселил в нее спокойствие.

— Ну хорошо. Главное — что расскажете. Так вы приняли решение, Джон?

— Какое решение?

— Вы говорили, что должны принять решение относительно другого человека.

— А, да. Это я решил.

— И решение оказалось правильным?

— Да. В этом деле я навел порядок. И во многом другом. Прямо скажем, почти во всем навел порядок.

— Что ж, похвально.

— Какое там, знали бы вы! — сказал Дьюкейн. — Виноват. Нервы все еще подводят.

Мэри неуверенно улыбнулась. И с неожиданным для себя ожесточением отозвалась:

— А я вообще ничего о вас не знаю!

— Как, мы ведь знакомы не первый год?

— Да нет. Мы замечали друг друга, как замечают привычные детали пейзажа — строения, станции железной дороги, — то, мимо чего проезжаешь по пути. Обменивались привычным минимумом общепринятых фраз.

— Вы несправедливы к нам! Мы понимали друг друга. У нас с вами много общего.

— Нет, я не такая, как вы, — сказала Мэри. — Вы — существо иной породы.

Она обвела взглядом комнату, вещицы, похожие на детские игрушки. За окном солнечный, душный вечер полнился приглушенными на расстоянии звуками.

Дьюкейн обескураженно покрутил головой:

— Подозреваю, что мне отпущен сомнительный комплимент!

Мэри смотрела на его худое загорелое лицо, на тонкий нос, характерный абрис сухих темных волос.

Разговор их казался ей пустым, словно прерывистый, неритмичный барабанный бой. Она поежилась.

— Неважно. Вы просто другой. Ну, мне пора.

— Но вы только что пришли!

— Я заглянула всего лишь проверить, как ваше здоровье.

— Видно, мне надо было сказать, что плохо! Не слишком это лестно для меня, что вы так скоро убегаете! Я-то надеялся, что вы останетесь пообедать…

— К сожалению, у меня назначена встреча.

— Ну все равно, Мэри, погодите! Выпейте еще хересу.

Он наполнил ей рюмку. Черный шелк скользнул по ее колену.

Каким образом я очутилась в этом нелепом и ужасном положении, думала Мэри Клоудир. Почему веду себя, как последняя дура? С какой стати меня, после стольких лет, наперекор всякому здравому смыслу, всякой надежде, угораздило ни с того, ни с его до безумия влюбиться в своего старого друга Джона Дьюкейна?

Догадка, что она любит Дьюкейна, осенила Мэри внезапно, в тот день, когда его вызволяли из пещеры, причем тогда же ей показалось, что любит она его уже давно. Она с некоторых пор жила, ощущая над собой некую власть, природу которой не удосужилась разгадать, и представление о ней получила в тот яростный миг, когда набросила свое пальто на голое тело мокрого, окоченелого от холода мужчины. Назавтра, когда Октавиан увез Дьюкейна обратно в Лондон, на Мэри напала черная тоска, которую она приписала пережитому потрясению. В разгар полуденного зноя она полола цветы в саду. Сосредоточенно, с самоистязующим упорством склонялась над клумбой, чувствуя, как по щекам стекают струйки пота. О Дьюкейне она думала неотступно — не что-то определенное, а вообще. Так, будто посвятила себя служению ему — истовому, но бесцельному. Мэри выпрямилась и пошла посидеть в тени под акацией. Разомлев от жары, она растянулась на земле, расслабилась и неожиданно дернулась, словно ужаленная током, увидев перед собою с яркостью галлюцинации лицо Дьюкейна. И потом лежала не двигаясь, стараясь собраться с мыслями.

Открытие, что мы любим человека, который давно нам интересен, — любопытный процесс. Что можно о нем сказать? Каждый из нас живет, окруженный сонмом неясных образов, питающих наше воображение. Хитросплетение давлений, течений, влияний, чаще всего не дающее четкой картины, и есть то, что связывает наше скоротечное настоящее с нашим прошлым и будущим, образуя сферу нашего сознания. Мысль гнездится в нашем теле с его томленьями, шараханьями, его блужданьями во тьме. Мэри сейчас по-новому, всем своим телом от маковки до пят, простертым под корявым стволом акации, отозвалась на явление Дьюкейна. В ней все перевернулось и замерло в ответ на явленный ей образ, душа словно бы отделилась от нее и устремилась к нему навстречу. Его отсутствие воспринималось так, будто из нее с корнем вырвали громадный кусок ее плоти. Ошеломленная, Мэри не могла унять дрожь восторга.