О природе сакрального. К истокам духовного опыта - [5]
О том, что жертва и жрец не всегда и не обязательно должны быть разделены, мы поговорим в главе «Человек священнодействующий». Жертва есть послание, объект/субъект (следует подчеркнуть, что там, где речь идет о сакральном, отсутствует деление на субъект и объект. Собственно, само такое деление – изобретение рационалистического мышления, которое и знаменует начало десакрализации) обмена с сакральным миром. Но и сам этот сакральный мир является результатом некогда свершившегося мифического первособытия, как правило, связанного с жертвоприношением (обычно разрыванием, расчленением) первосущества. Заметим, что первособытие есть акт разъединения частей первосущества, что символизирует внесение порядка в первичный хаос; анализ как космический принцип упорядочивания – в противовес хаотическому принципу синтеза. Таким образом, весь мир во всей его полноте представляется результатом жертвования, все элементы мира – как части жертвенного существа, а смысл жизни общества сводится к необходимости поддерживать и укреплять космическое равновесие через принесение жертв. Можно понимать это в социологическом дюркгеймовском ключе: чтобы общество состоялось, оно должно регулярно жертвовать частью себя, укрепляя тем общий дух, составляющий саму суть социального22. Парадокс данной интерпретации в том, что жертва – не профанное (то есть индивидуальное начало), но тоже сакральное; для поддержания мирового порядка следует жертвовать лучшим, достойнейшим. «Жертвенный пир порождает в участниках «божественное укрепление», – пишет В. Гронбех. – Трапеза перед лицом бога распространяет в народе счастье, благодать радость. Ее сила исходит от жертвенного животного, священное мясо которого поедается только тогда, когда боги находятся среди людей». Таким образом, мифический жертвенный пир является таким же причастием божеству, как и христианская евхаристия…»23 Поскольку еще один важный смысл сакрального – «целый, полный», то представляется, что мир без жертвы приобретает ущербность, а ритуалы жертвования призваны придать бытию ускользающую полноту, восстановить равновесие, устранив перекос в сторону профанной, обыденной жизни. Каждый акт жертвования является не просто повторением первособытия, но и схемой, демонстрирующей обществу алгоритм появления всего нового в «мире сем» – через разъятие существующего, выступающего метафорой хаоса. Таким образом, космос без жертв превращаться в хаос, а жертва обновляет упорядоченный мир.
4. Сила есть то, что производит власть, а власть устанавливает порядок. И сакральное, как сила, устанавливающая свою власть и порядок, тесно связано с этими понятиями. Поскольку эта власть тянется «от века», то есть изначальна, сакральное также может означать «первичное», «древнее». Именно таков смысл греческого «архе», которое как «древность» (актуализировано в таком слове как «археология»), так и «власть» (в словах «анархия», «монархия» и др.). По мнению К. Хюбнера, «архе – это история происхождения. Когда-то некое нуминозное существо впервые совершило определенное действие, и с тех пор это событие идентично повторяется»24. Для архаического человека законы природы и установления общества имели единый источник – в священном. «Архе является единственным в своем роде событием, которое постоянно и неизменно повторяется. Законы же природы и правила – нечто общее. Таким образом, можно сказать, что начало – это нечто конкретное, а закон природы и правило, поскольку они оторваны от чего-то индивидуального, – нечто абстрактное. Мифические мышление объединяет здесь общее с особым»25. Архе есть первособытие, изменившее мир и внесшее в него новый порядок до той поры, пока очередное вторжение архе не изменит его.
«Нieros имеет индоевропейскую этимологию, которая приписывает ему значение, не отраженное даже в словоупотреблении. Решающую роль в этом играет санскрит. Hieros (hiaros) (эолийская форма) фонетически соответствует ведийскому isirah, и качество этого сопоставления таково, что, несмотря на семантические трудности, его никогда не оспаривали. Ведийское прилагательное isirah выражает качество, определяющее некоторых божеств и мифических персонажей, а также ряд религиозных понятий. Перевод колеблется, но так или иначе связан с понятием «силы», «живости»26.
Славянское «святое» является положительной светлой силой, которой обычно обладают светила, огонь и боги (распространенный у индоевропейцев корень-наименование богов «дева», «тео» связан с днем, светлой частью времени, но он звучит также в слове «давать»), «санскр. çvi – „блестеть, сиять“; в Ведах usa açvait – „заря засияла“; çvit – „быть белым“; зендск. çpi вместо çvi – „очищать“, откуда с суффиксом nta произошло çpenta – „святой“; санскр. форма этого слова была бы çvinta или çvênta: т. о., святой значит собственно сияющий или очищающий»27. По В. Н. Топорову «слово святой с инд.-евр. основой k’uen-to-, обозначающий возрастание, набухание, вспухание, т. е. увеличение объема или иных физических характеристик»28. «Свет» указывает на возможность «цветения», что близко к изобилию («процветание»; «цветок» как символ жизненной силы, плодородия). Укр. «свято» – праздник, безбытное сакральное время. Вероятно, святому родственно и санскр. «сва» – благо (отсюда «свастика»: др.-инд. svastika, от su, букв. «связанное с благом», а также svaha – в древнеиндийской мифологии восклицание при жертвоприношении богам, типа: «Да будет благо!», «Во здравие!», «Благослови!» и т. п.), «сварга» – небо (и славянский бог небес Сварог), а также такие слова как «свобода» и «свой», «свадьба» и «сватанье» (процесс «делания своим»). Общая основа «св» указывает, возможно, на процесс связывания, совокупления, свивания как приобретение, увеличение, рост, размножение. Известно, что венок – «предмет, свиваемый из цветов» является в некоторых традициях символом праздника (Индия, Полинезия), а у славян – девичьим украшением, одеваемым на голову, которое В. Голобородько считает
