О природе - [2]

Как ни странно, возвращение персидской оккупации способствовало установлению демократии в греческих городах: персы поняли, что тираны – союзники ненадежные, что против них народ может опять восстать, а заслужить доверие народа важнее, чем преданность тиранов. Сам Гераклит не любил тиранов. Существует предание, что именно он убедил тирана Меланкома сложить власть. Но также он не любил и полисную демократию, считая ее властью незрелых людей, ребячеством: в частности, он упрекал эфесцев за изгнание Гермодора – влиятельного политика, который, вероятно, готовился дать Эфесу новое законодательство. Вполне вероятно (Л 15), что создание Гераклитом его философского труда последовало за этим событием – Гераклит считал, что законы Эфесу и, косвенно, всем греческим городам даст Гермодор, но когда оказалось, что Эфес стал неуправляем, пришлось создавать особое, философское законодательство для настоящих и будущих читателей книг (знатоков права и не только), идеальный философский труд, который вернет гармонию в мироздание, а не только в город.

По сути, о Гераклите как о действующем политике есть только один достоверный исторический рассказ, воспроизведенный Плутархом в речи позднеантичного оратора Фемистия, дошедшей до нас только в арабском переводе и наградившей философа прозвищем Болтальщик (М 18). Когда в городе поднялась смута «из-за денег», то есть из-за налогов, Гераклит должен был выступить и дать совет, который восстановил бы гражданское согласие. Но вместо произнесения речи он взял стакан с водой, развел в нем ячменную муку, отпил и удалился. Это приготовление кикеона, трапезы бедняков, которая стала для Гераклита в одном из фрагментов метафорой правильного распределения усилий при «взбалтывании» в исторически сложной ситуации, конечно, было призывом к всеобщей скромности. Лучше вместе «взболтать» город, то есть бодрствовать и сделать скромную жизнь нормой, чем блуждать умом в фантазиях, какой налог справедливее. Здесь Гераклит напоминает других античных законодателей, провозглашавших скромный образ жизни нормой гражданского согласия, как Ликург в Спарте или Нума Помпилий в Риме, но с тем отличием, что ему пришлось вскоре удалиться из собрания.

Фемистий смотрит на дело оптимистичнее: в городе уже чувствовалась нехватка продовольствия, но никто не смел выступить как законодатель, способный ограничить потребление, и жест Гераклита был фактическим учреждением закона против роскоши. В версии Плутарха Гераклит выступает как впечатляющий оратор, способный найти общую точку интересов граждан, почти как софист, что несколько модернизирует его облик; у Фемистия он оказывается ближе к архаическим законодателям как шаманам и пророкам. Но во всех этих изложениях вопрос сводится к трусости сограждан, что, конечно, ближе к позднеантичным кризисам гражданского общества, чем к действительной ситуации в Эфесе того времени. Скорее, этот исторический анекдот сообщает нам, что Гераклит был разочарован в гражданах, но мог превратить старый жест пророка в посыл приведения сограждан в чувство. Вероятно, Гераклит, видя неудачу лиги городов, задумался о том, что кроме общего командования нужны и общий язык, и общая валюта, и многое другое, и в своей книге выступил как пророк-реформатор, давший яркие примеры для такой программы.

Жизнь Гераклита

Гераклит принадлежал к религиозно-политическим реформаторам той эпохи, которую Карл Ясперс назвал «осевым временем» – временем поворота от народных поверий к большим комплексам идей, по-новому определяющим предмет веры и требующим иного отношения к истории: осевое время и позволило действовать в истории на рациональных началах, а не по приметам и гаданиям. Ситуация в греческом мире была в этом отношении сложной: сильная аристократия в ряде полисов поддерживала систему гаданий, кидания жребия как бы богами – лучший пример такого общегреческого гадания, это, конечно, Олимпийские игры, которые должны были показать всем грекам очередного любимца богов, победителя соревнований. Именно аристократия во всех культурах поддерживает эпос как рассказ о доблестных предках, друживших с богами, но в греческих землях она стала поддерживать и спорт. Гераклит в этом смысле не отвергает, а радикализирует аристократическую этику, считая, что если признавать жребий, то только космический, полностью принадлежащий священной сфере, капризный мировой огонь, а не отдельные ситуативные догадки. Если признавать стадион – то мировой стадион (по реконструкции А. В. Лебедева – одна из основных метафор Гераклита). Здесь Гераклит, конечно, напоминает Лютера, для которого воля Божия непредсказуема, на нее никак не могут повлиять человеческие поступки, и именно поэтому вера в Бога гонит прочь любые суеверия.

Сохранился замечательный рассказ о введении Гераклитом детей во храм. Однажды, вместо того чтобы обсуждать дела полиса, он повел детей в храм Артемиды, чтобы играть в астрагалы – кости с четырьмя гранями (давний предок дрейдла, ханукального волчка, возможно, заимствованного евреями у греков и римлян). Это было вдвойне вызовом и скандалом – лишить себя и политического, и жреческого достоинства. Но Гераклит объяснил возмущенным согражданам, что их мелочные политические дискуссии хуже этих детских азартных игр. Сам Гераклит, сравнивавший век (я бы сказал, обычную жизнь) с ребенком, который сам с собой играет в азартную игру (