О природе человека - [61]

Очевидно, что люди занимают среднее положение в спектре. Но какое именно? Мне кажется, что люди ближе к индивидуальному концу спектра. Мы не похожи на акул или эгоистичных обезьян, но все же ближе к ним, чем к пчелам. Индивидуальное поведение, включая, казалось бы, альтруистические поступки во имя племени и нации, направлены, порой очень причудливым образом, к дарвиновскому преимуществу одного отдельно взятого человека и его ближайших родственников. Самые сложные формы социальной организации, несмотря на свой внешний облик, служат средством личного благосостояния. Человеческий альтруизм кажется абсолютно «жестким», когда направлен на ближайших родственников, хотя степень этой «жесткости» гораздо меньше, чем у общественных насекомых и колониеобразующих беспозвоночных. В остальном наш альтруизм абсолютно «мягкий». Предсказуемым результатом подобного состояния является смесь двойственности, обмана и вины: эти чувства постоянно тревожат разум человека^{167}.

К таким же интуитивным выводам независимо от меня пришли биолог Роберт Л. Трайверс и социальный психолог Дональд Т. Кэмпбелл^{168}. Их работы привели к возрождению интереса к научному изучению человеческого альтруизма и морального поведения. Изучив массу дополнительной информации, собранной социологами, Милтон М. Гордон заявил, что «человек, защищающий честь или благополучие своей этнической группы, защищает самого себя»^{169}.

Примат эгоцентризма над расой особенно ярко проявляется в поведении этнических групп, оказавшихся в состоянии стресса. Например, евреи-сефарды с Ямайки, эмигрировавшие в Англию или Америку, в соответствии с личными обстоятельствами могли либо остаться настоящими евреями и присоединиться к еврейской общине на новом месте, либо забыть об этнических узах, вступить в брак и ассимилироваться в новой культуре. Пуэрториканцы, которые мигрируют в Нью-Йорк и обратно в Сан-Хуан, проявляют еще большую гибкость. Черный пуэрториканец в Пуэрто-Рико ведет себя как представитель черного меньшинства. В Нью-Йорке же он становится представителем меньшинства пуэрториканского. Если в Нью-Йорке представляется возможность, он может подчеркнуть свою чернокожесть. Но в личных отношениях с белыми он предпочтет не акцентировать внимание на цвете своей кожи, сосредоточившись на испанском языке и латиноамериканской культуре. Подобно евреям-сефардам многие образованные пуэрториканцы рвут этнические узы и быстро проникаются духом местной культуры.

Орландо Паттерсон из Гарвардского университета показал, как правильный анализ подобного поведения в плавильном котле может привести нас к обобщениям, касающимся человеческой природы в целом^{170}. Китайцы, живущие в Карибском бассейне, являют собой пример этнической группы, история которой напоминает контролируемый эксперимент. Анализируя их опыт, можно выявить ключевые культурные факторы, влияющие на этническую преданность. Когда в конце XIX века китайские иммигранты прибыли на Ямайку, им представилась возможность занять доминирующее место в системе розничной торговли. На острове существовал экономический вакуум: черные крестьяне по-прежнему вели сельское существование вокруг старых рабовладельческих плантаций, а белые евреи и аристократы представляли собой высший класс и считали торговлю занятием для себя неприемлемым. Эту нишу могли заполнить метисы, но они не сделали этого, поскольку во всем стремились подражать белым и рассчитывали войти в этот социоэкономический класс. Китайцы составляли крохотное меньшинство — менее 1% населения. Однако они сумели подчинить себе розничную торговлю на Ямайке, что заметно улучшило их положение. Они занимались торговлей и свято хранили этническую верность, соблюдая строгие брачные обычаи. Расовое сознание и сознательная культурная исключительность были поставлены на службу личного благосостояния.

В 50-е годы XX века социальная среда кардинальным образом изменилась — и вместе с ней изменился китайский этос. Когда Ямайка обрела независимость, новая правящая элита была довольно пестрой по расовому составу, но питала твердую приверженность к национальной синтетической креольской культуре. Теперь китайцам стало выгодно социально присоединиться к элите, и они с готовностью сделали это. За 15 лет они перестали быть отдельной культурной группой. Они изменили характер своего бизнеса — от оптовой торговли перешли к строительству супермаркетов и торговых центров и управлению ими. Они стали вести буржуазный образ жизни, приняли креольскую куль-туру, от традиционной расширенной семьи перешли к семье нуклеарной. Тем не менее они сохранили расовое сознание — не как слепой генетический императив, но как экономическую стратегию. Самые успешные семьи всегда были самыми эндогамными. Женщины являлись средством, через которое шел обмен богатством, консолидация и сохранение его в рамках небольших семейных групп. Поскольку обычаи не противоречили слиянию с креольской культурой, ямайские китайцы их сохранили.

В небольшой стране Гайане, расположенной на северном побережье Южной Америки, китайские иммигранты столкнулись с совершенно иной проблемой — несмотря на то, что их происхождение было точно таким же, как и у тех, кто оказался на Ямайке. Они приехали в колонию из тех же регионов Китая и через того же агента. Но в городах старой Британской Гайаны розничной торговлей уже занималась другая этническая группа — португальцы, которые прибыли в Южную Америку в 40—50-е годы. Белый правящий класс симпатизировал португальцам, ощущая их расовую и культурную близость к себе. Некоторые китайцы все же занялись торговлей, но никто не добился впечатляющего успеха. Другим пришлось искать себе другие занятия — некоторые даже стали чиновниками. Ни одна из этих альтернатив не опиралась на этническое сознание. Повысить прибыль через этническую исключительность было просто невозможно. И поэтому китайцы Британской Гайаны с готовностью влились в зарождающуюся креольскую культуру. К 1915 году исследователь Сесил Клементи писал: «В Британской Гайане сложилось китайское общество, о котором ничего не знает Китай и которое почти ничего не знает о Китае». Но этот успех был не просто компенсаторным: хотя китайцы составляют всего 0,6% от общей численности населения, они занимают прочное место в среднем классе, и первым президентом республики стал именно китаец, Артур Чунг.