О политической науке. Избранные произведения - [84]

Такую веру не так-то легко вытрясти, особенно из крестьянских голов, которые, опять же, по традиции, верят в непогрешимость своего властителя и греховность его окружения. Все можно списать на соратников Мао — вначале это был Лю Шаоци, затем Линь Бяо, потом злополучная вдова Председателя (как выяснилось, к тому же нелюбимая и отвергнутая им). Наконец, Ван Дунсин и новая четверка. А Мао — священен. Он был велик, хотя и не безгрешен, он хотел добра китайскому народу…

Персонификация власти и возвеличивание вождя — типичное проявление патриархальной политической культуры отсталой феодальной страны. Именно это более всего свидетельствует о том, в какой степени в современном Китае все еще сохраняются полуфеодальные традиции — и в массовом сознании, и в политических институтах. Именно этот факт служит наиболее полным выражением эпохи междуцарствия. Массы ждут нового патриарха, нового вождя, нового председателя. Поэтому они сохраняют веру в развенчанное величие своего прошлого кумира. Вот где скрывается главная опасность смутного времени.

Смутное время

Второй закон междуцарствия: после кончины государя, императора или вождя, не оставившего преемника, наступает смутное время, в течение которого различные группировки конкурируют в борьбе за власть, пока не появится новый лидер, способный положить конец политическим неурядицам и восстановить твердый порядок. При этом на первом этапе, как правило, выдвигается совершенно неприметное прежде лицо; ему удается воспользоваться благоприятной ситуацией, пока основные соперники мертвой хваткой вцепились друг в друга.

Мао Цзэдун не оставил завещания, не позаботился о преемственности власти. Чем объясняется такая беспечность человека, который уже перешагнул восьмидесятилетний рубеж и, по его собственным словам, готовился «к встрече с Марксом»? Равнодушен к тому, что произойдет после его кончины? Едва ли. Он постоянно беспокоился о том, кто придет к руководству после него. Выражал озабоченность, не вернутся ли «правые» и не начнут ли выворачивать наизнанку все его наследие, его идеологию, его политику. Тогда, быть может, он не находил вокруг себя деятелей, способных, подобно ему, нести огромное бремя единоличной власти и ответственности? И это предположение приходится отбросить.

Все его силы на протяжении последних пятнадцати лет были направлены как раз на то, чтобы сокрушить самые крупные фигуры в руководстве компартии. Он как будто внешне искал преемника, но тут же делал все, чтобы такового скомпрометировать, отстранить от власти и даже уничтожить. Он боролся как раз против представителей «старой гвардии», которая стояла у истоков движения и проделала вместе с ним весь путь гражданской войны, первых социальных преобразований. Мао не любил живых преемников. Вот почему его первыми жертвами стали крупнейшие военно-политические деятели: министр обороны КНР, маршал Пэн Дэхуай, затем глава Китайской Народной Республики Лю Шаоци, заместитель Председателя ЦК КПК Линь Бяо. А после кончины Чжоу Эньлая, которая произошла при загадочных обстоятельствах (утверждают, что он был отравлен), Мао отправил в изгнание последнего возможного преемника — Дэн Сяопина.

Мао создал вокруг себя политический вакуум, заполнив его ничтожными в политическом отношении людьми. Только в такой обстановке бывшая провинциальная актриса могла взять себе в голову претензии на преемственность власти в крупнейшей (по населению) стране современного мира.

Быть может, Мао Цзэдун рассчитывал на установление коллективного руководства после своей кончины? Тогда он должен был заявить об этом, позаботиться о создании политических механизмов внутри партии и в государстве, которые сделали бы это возможным. Установленный им режим личной власти, безусловно, требовал на своей вершине единоличного руководителя, способного обеспечить порядок внутри политического руководства и принимать решения. Нет, он и не думал о новом механизме коллективной власти, который может осуществиться после его кончины.

Я полагаю, что в конце своей жизни Мао Цзэдун гнал от себя саму мысль о смерти, как это обычно делают очень старые люди. Его последние письма Цзян Цин полны горечи, неуверенности в прочности здания, которое он с таким трудом возводил на протяжении всей своей жизни. Можно поверить в искренность письма, которое он адресовал Цзян Цин незадолго до смерти: «Ты была не права. Сейчас мы расстаемся и будем находиться в разных мирах. Да будет мир каждому из нас. Эти несколько слов могут оказаться моим последним посланием тебе. Человеческая жизнь ограничена, но революция не знает границ. В борьбе, которую я вел последние десять лет, я пытался достигнуть вершины революции. Меня постигла неудача. Но ты можешь достичь вершины. Если тебе это не удастся, ты упадешь в бездонную пропасть. Твои кости поломают. Твое тело разобьется вдребезги».

И вот, как нередко случалось в периоды междуцарствий, наследником первоначального оказалась одна из самых малоизвестных фигур — тот, на кого ранее никто не обращал внимания. Хуа Гофэн, который только в конце «культурной революции» стал членом Политбюро, был неожиданно перед самой кончиной Мао назначен исполняющим обязанности премьер-министра. После смерти Мао Хуа Гофэн, если верить китайским сообщениям, предъявил записку, написанную Мао Цзэдуном, в которой, по-видимому, по какому-то частному поводу говорилось: «Если дело в ваших руках, я спокоен». О каком же деле шла речь? Этим делом никак не могла быть вся полнота власти в партии или государстве; «я спокоен» — эти слова предполагают сохранение полноты власти в руках писавшего.