О поэтах и поэзии: Гёльдерлин. Рильке. Тракль - [49]

Истинный разговор – это разговор во имя отыскания сущности друг в друге, и он, конечно, может состояться лишь за пределами «общественного».

Хайдеггер писал о единой четверице: Небо, Земля, божества и смертные. Это и есть «лицо бытия». Смерть – хранитель бытия. Человек – хранитель существа бытия. Названную выше книгу Хайдеггер завершает выводом о «единственном достоинстве человека»: «возможности стать хранителем истины бытия». Но истина бытия и есть то таинство, что древние поименовали как логос.

Словесность тоже есть форма сущего, как и игра на скрипке. Вот только всякая ли словесность: качество вибрации есть решающая величина. Когда ангел изумленно слушает, как мальчик играет на деревянной лодочке с натянутыми жилами, то это сам Р.М.Р. так слушает: слушает не то чтобы из небытия в бытие, но из того единого круга бытия, который мы можем уловить лишь слушая скрипочку так, будто мы уже вне жизни, то есть вне ее условий. Мы заглядываем иногда сюда словно ангелы. В эти мгновения мы сущи.

Май 2017

Приложение

Фридрих Гёльдерлин

Когда я мальчишкою был…

Когда я мальчишкою был,

Частенько спасал меня Бог

От шума людского и розг,

Когда я скрывался в лесу,

С травой и цветами играл,

А дуновенья небес

Неслышно играли со мной.

И как растений сердца

Ты наполняешь теплом,

Когда они тянут к тебе

Нежные руки свои, –

Так же и сердце мое

Ты радостью наполнял –

О Гелиос, мой отец!

И словно Эндимион,

Был я любимцем твоим,

Дева святая Луна!

Как я с вами дружил,

Верные боги мои!

Всею душой вас любил.

Если б вы знали о том.

Я ведь тогда не умел

Ваши назвать имена,

Да и вы никогда

Не окликали меня

Именем, как у людей

Это заведено.

Вас я узнал и постиг

Лучше, чем людей

Даже за всю мою жизнь.

Понял я тишину,

Где обитает Эфир.

Но человечий язык

Мне не понять никогда.

Выпестовал меня

Гармонический звук

Шепчущихся лесов.

А учился любить

Я у цветов и у трав.

Рос я под дланью богов

И становился большим.

Крестьянин в поле вышел…

Крестьянин в поле вышел словно в праздник,

Он на рассвете наблюдает свою пашню,

Когда холодных молний дождь сквозь ночь

Горячую прошел, прогромыхав и отзвучав по краю,

И снова к морю тронулся поток,

И снова зеленеет свежесть почвы,

И небесами осененный дождь

Струит капель по виноградным лозам,

И солнечны стоят деревья рощи:

Стоят они, благословленные погодой,

Они, кого вскормил не Мастер даже,

А в легкости объятий вездесуща

Божественно-прекрасная природа.

И если кажется, что спит она порою

На небесах, в растеньях иль в народах,

То и печаль тогда в лице поэтов зрима.

Они – в предчувствиях, а одиноки – мнимо.

Покой предчувствия – то суть самой природы.

Сейчас светает! Жду и наблюдаю

Рассвет, да станет моё слово свято-сущим.

Ведь разве не сама она, что всех эонов старше

И выше западных богов, как и восточных,

Природа-мать, вновь просыпается с оружья звоном

И от высот Эфира к пропастям бездонным

Как некогда, по непреложному Закону,

Из хаоса священного рождаясь,

Вновь чувствует святое вдохновенье,

О все творящая, ты с нами снова.

И как в художника глазах огонь блестит,

Когда он замыслом высоким очарован,

Так заново зажжен огонь в душе

Поэтов – знаменьями, космоса делами.

Что было некогда, то в чувствах не дано,

Что есть сейчас – оно лишь очевидно,

И всё ж оратаев, что пашню дали нам,

В обличье рабском некогда придя, мы вновь узнали:

То жизнь хранящие служители богов.

Задай вопрос им! в песне веет дух

Богов, теплом земли и солнцем дня песнь возрастает

И грозами и бурями и всем иным,

Что времени глубинами пророчит.

Полна знаменьями, она нам всё ясней

В своих блужданьях между небом и землею

И меж народами. И помыслами духа её вершит в своей душе поэт.

Легко смущаема и с бесконечностью дружна

С пор очень давних и воспоминаньем

Взволнована, священным зажжена лучом

И плод любви родив и от божеств, и от людей,

Песнь складывает в лад и тех, и тех.

Поэты сказывают: Бог спалил Семелы

Молнийно дом, когда она возжаждала увидеть его въявь,

И родился у обличенной Богом

Дитя грозы – священный мальчик Вакх.

Вот почему мы ныне без опаски,

Сыны земные, пьем огонь небесный.

И все же нам, поэтам, подобает

Средь божьих гроз стоять с главою непокрытой,

Стрелу Отца, ведь в ней он сам, ловить рукой

И этот дар небес в жар песни облекать

И эти ритмы вновь дарить народу.

Поэт лишь тот, в чьем сердце чистота,

Невинны руки у него как у ребенка.

Не опалит его стрела Отца, чистейший луч,

Но его сердце, потрясённо глубоко,

Страданьям Сильного внемля и сострадая,

Всё в божьих бурях растворимо высоко,

Когда Бог рядом…

И все же горе мне! когда бы

Горе мне!

И вот я говорю,

Я был приближен, чтобы созерцать тех небожителей,

Но вдруг они меня швырнули глубоко, на дно людское

Жреца негодного, во мглу, когда я пел

Песнь колокольную, песнь для понятливых.

Там[45]

Хлеб и вино

Вильгельму Хайнзе

1

Город покоен вокруг; улочек тихо свеченье,

И в разноцветье огней шум экипажей скользит.

Отдых дать радостям дня спешат домой горожане,

Где задумчивый ум взвесит приход и расход

В тихой укромности дома; рынок же хлопотливый

Пуст уже: ни цветов, ни фруктов, ни плодов мастерства.

Но из далёких садов музыка струн раздается;

Может быть, это влюбленный, может быть, одинок,

Кто-то о друге далеком вспомнил, о юности общей,