О нем и о бабочках - [16]

– И правильно. Гнилая привычка, – согласился рыжий, отщелкнул пальцами недокуренную папиросу, но так неловко, что угодил непогашенным окурком, самым угольком, в лошадиный круп. От внезапного ожога старая кобыла хотела взвиться на дыбы, дернулась отчаянно, но смогла оторваться от земли лишь на несколько сантиметров и рухнула на дорогу всей тяжестью, перевернув при этом сани вместе с седоками. Рыжий и Алиска полетели в разные стороны.

Пока Алиска откапывалась из сугроба, разъяренный возничий подскочил к лежащей лошади и заехал ей валенком в раздутое от больных кишок брюхо. Животное лишь выдохнуло паром и закосило глазом из-под редких белых ресниц.

– У-у, собака! – выругался Шурка и еще раз приложился ногой.

– Она не собака! – возразила Алиска. Девочка выбралась из снега и, потирая ушибленный бок, повторила: – Не собака! Она кобыла.

Еще Алиска вдруг вспомнила, что в начале учебного года учила стих Маяковского о том, как упала лошадь, а все прохожие ржали в голос, а у лошади из глаз слезы выкатывались… Почему-то кобылу из стиха было очень жаль, Алиска, заучивая строки, сама украдкой поплакала. А эта развалившаяся на дороге кляча сочувствия не вызывала, наоборот, лишь раздражение одно. Алиска к своим тринадцати уже приметила, что старость раздражает, не вызывая сочувствия. Вот и бабка раздражает изо дня в день! У Маяковского, должно быть, про молодую лошадь стих написан.

– Давай помогай! – крикнул Шурка.

Вдвоем они распрягли кобылу, потом вместе тянули сбрую, вытягивая скотине шею, пока та наконец не приподнялась сперва на колени, а затем, напрягшись, не встала на все четыре копыта. Вдвоем они перевернули сани на полозья, а потом вновь впрягли лошадь в хомут и оглобли. Запыхались, таская охапками разбросанное сено обратно в сани.

– Ах, мать твою! – заорал рыжий.

– Чего там? – обернулась Алиска. – Волки?

– Да бутыль кокнулась, едри ее в качель! Поди, на две литрухи разорился! – причитал возничий.

– А ты снега пожуй, в нем самогонка задержалась.

– Умная же ты, Алиска! – Рыжий упал на четвереньки и, обнаружив по запаху первач, собрал пригоршнями мокрый снег в шапку. – А стакашка целый! – возвестил.

Попутчики уселись в сани, хором скомандовали кобыле «Пошла!» и дальше продолжили путь молча. Шурка растапливал порцию снега в стакане и сразу же выпивал. Крепости, конечно, убыло, но количество опьянило рыжего, он замычал какую-то песню, а затем вновь заснул с открытым беззубым ртом. Алиска в санях скользила по январскому снегу и продумывала перспективы насчет будущего мужа – откуда тот возьмется, если даже во Владимире нормальных мужиков нет. Алкаши и неудачники. Чего уж говорить про родную деревню! Три старухи одинокие, один лежачий дед Выхин, за которым старухи приглядывают, они с бабкой Ксенией да Шурка рыжий. Хотя он не из их деревни, а из Степачево, где магазин. Там людей поболее, но ни парней, ни мужиков нет совсем. Старшеклассников в школе, тех, кто не ушел в ПТУ после девятого, осталось с десяток прыщавых ботаников, наглых от отсутствия конкуренции до беспредела. Руки распускают, чуть зазеваешься – под юбку! Но Алиска в обиду себя не дает, силой не обижена и не раз уже навешивала фонарей приставалам. Но они как мухи – сколько их ни убивай, все равно лезут на сладкое!

Алиска разглядела прямоугольники электрического света – значит, деревня близко. Она попыталась растолкать Шурку, но не получилось. Лошадь, почуяв близость человеческого жилья, пошла быстрее, вскоре девочка спрыгнула в снег и заторопилась по протоптанной дорожке к своей избе. Она уже не думала о рыжем, о том, что человек может замерзнуть холодной ночью насмерть, это было делом самого взрослого мужика, да и кобыла всегда довезет его до дома в Степачево, туда, где тепло и хоть сена клок имеется.

– И что так долго? – с недовольством в голосе поинтересовалась бабушка. Если точнее, она не бабушкой была Алиске, а прабабушкой. Алискину бабушку уже лет восемь как задрали бродячие собаки или волки. Так же зимой припозднилась, шла из Судогды почти ночью, ну и попала… к друзьям человеческим. – Где была? – спросила баба Ксения. Она хоть и в прабабках числилась, но лет ей всего-то без году шестьдесят стукнуло. Она в пятнадцать лет родила Алискину бабку, Пелагею, пошедшую на корм диким животным, которая много до того, в пятнадцать же годов от роду, также принесла миру дочь – мать Алиски, Ирку Капронову, а последняя так и вовсе в четырнадцать разрешилась. И все девки!

В ответ на бабкины вопросы Алиска, как обычно, отвечала что-то неопределенное, не имея желания продолжать один и тот же постылый разговор про школу и будущее, быстро переоделась в домашнее и, взяв пустое ведро, отправилась доить корову Глашку.

Вернулась через полчаса с надоем и, не ставя ведро, поглядевшись в зеркало, заметила на лбу целую россыпь назревающих прыщиков.

– Чего так мало? – Неслышно подошедшая бабка заглянула в ведро. – Литров восемь всего? Али того меньше!..

– Че подкрадываешься, как привидение! – рассердилась Алиска и на Ксению, и на юношеские прыщи. – Корми Глашку лучше, она и доиться прилежнее станет!