О науке без звериной серьёзности - [9]

«…Мама всегда принимала самое широкое участие в моей жизни: не только всяческое обычное обихаживание, но и чтение сказок, детских книжек вслух; совместное прослушивание музыки (радио, пластинки, духовой оркестр), разучивание песен, стихов, пение на два голоса, – причём я всегда запевал, а она подпевала, – говорят, у меня в детстве был хороший голос <…>

Бесконечная нежность и одновременно нежная непреклонность во всём принципиальном: плакала надо мной, но везла в школу-интернат для слепых детей, где у меня не сложились отношения с ребятами. <…>

Когда я вырос – постоянное стремление участвовать в моих делах, вникать в них, по мере сил понимать их, помогать, в том числе перепечаткой по Брайлю необходимых мне текстов, – и это вплоть до инсульта, когда продолжать такую помощь стала просто не в состоянии. Поразительная терпимость: что сделаешь, если он такой, если, например, не понимает шуток, если вообще чего-то не понимает… <…>

Первый стыд за себя я тоже испытал перед мамой. Стыд за свою бесчеловечность, хотя бы и детскую. За непонимание, за неадекватные реакции на то, чего не понял. Казалось бы, уж в непонимании-то не виноват? Нет, виноват. Плохо старался понять. А если понял «умом», но не сумел применить понимание на деле, в живом общении, – то и подавно виноват».

Это цитаты из докторской диссертации Александра Суворова. Тема работы – «Человечностькак фактор саморазвития личности», а объект исследования – сам автор. Без мамы тут никак. Собственно, на защите докторской я впервые и увидел Суворова. Потом несколько раз приезжал к нему домой брать интервью или просто поболтать. Надеюсь, что заеду ещё не раз.

Когда рассказываешь знакомым о том, что беседовал со слепоглухим профессором, первый же вопрос:

– А как же ты это делал? Он же ничего не видит и не слышит. Как с ним вообще можно разговаривать?

Я не сразу понимаю, о чем идёт речь. Вспоминаю, как мы с Александром Суворовым обсуждали братьев Стругацких, политику Путина и детско-родительские отношения. Только потом соображаю, что технология беседы была чуть иной, чем с обычными людьми.

Мы обсуждали братьев Стругацких, политику Путина и детско-родительские отношения.

Чтобы сказать что-то Суворову, надо выводить буквы пальцем у него на ладони: З-Д-Р-А-В-С-Т-В-У-Й-Т-Е. Х-О-Ч-У С-П-Р-О-С-И-Т-Ь… Я потом на себе проверял такой способ. Очень неудобно. Ощущаешь лишь щекотку, буквы, и тем более слова, разобрать невозможно. А Суворов всё понимает. Не успеваешь дописать вопрос до конца, а он уже одобрительно сжимает твою руку и начинает отвечать. Только просит:

– Вы слишком деликатно нажимаете. Мне так сложнее вас понимать. Не бойтесь!

С Суворовым можно говорить о чём угодно. Человек сделал свою жизнь научным экспериментом и чуть ли не каждый день отчитывается о его результатах. Чего стоит объяснительная записка о возможности самоубийства:

«Это жуткая тема, но она тоже является частью нашей жизни. Соблазн самоубийства наверняка приходится преодолевать всем, ослепшим и оглохшим в зрелом возрасте. Может возникнуть этот соблазн и у слепоглухих с детства, осознавших слепоглухоту как величайшее несчастье. Я тяжело пережил такое осознание в шестнадцать лет, а соблазн самоубийства – при всей величайшей самоотверженности друзей – преодолеваю с двадцати лет.

Очень часто поводом для соблазна самоубийства является отсутствие перевода и сопровождения. Проблема сопровождения у меня в последние годы, в общем, решена. Что касается перевода, то я ПОЧТИ убедил себя: без непереведённой информации можно жить, а что мне знать и вправду необходимо, об этом узнаю так или иначе…»

– Что вас больше обижает: невнимательность или излишняя забота? – спрашиваю я, старательно выводя буквы на руке собеседника.

– И то и другое обижает; всё, что плохо, слишком мало или слишком много. Меня никогда не обижает помощь, но обижает, когда путаются под ногами. Впрочем, к этому я тоже отношусь спокойно, каждый человек имеет право чего-то не уметь, нужно просто научить его. Чтобы определить, нужна ли помощь человеку с физическими недостатками, надо его очень хорошо изучить: что у него получается лучше, вокруг чего сложился круг его основных проблем, а просто встретив на улице – предложить поддержку.

– Вы исходите из того, что любой человек – добрый, отзывчивый по своей природе, а все остальные проявления – это скорее исключение?

– Я исхожу из того, что все люди – эгоисты, поэтому стараюсь, чтобы мои просьбы были как можно менее обременительными. Я тоже эгоист. Если я куда-то иду без сопровождения, то время от времени обращаюсь к прохожим за помощью: перевести, посадить, высадить. Это же минутное дело и, в общем, почти никого не обременит. Я из этого и исходил, учитывая эгоизм скорее, чем альтруизм.

– Скажите, вы верите в Бога?

– Сначала был атеистом, теперь могу назвать себя интересующимся. Нельзя сказать ни того, что я верю в Бога, ни того, что не верю. Меня интересуют эти вопросы. Я готов общаться на эту тему, но не с кем попало, а с очень подкованными специалистами, со священниками, например, или с философами. А с рядовыми прихожанами – боже упаси! Только зря поссоришься.