О нас троих - [128]

Томас и его друзья тоже оживились, наперебой демонстрируя свою мужскую доблесть: они бросали своих коней вперед короткими скачками, останавливали их легким мановением руки, без умолку отпускали остроумные замечания на испанском, итальянском, английском с одинаковой интонацией и акцентом. Паола смеялась, прикрывала глаза, отвечала на их шуточки, громко вскрикивала от страха, когда ее мул переходил на рысь. Глаза у нее блестели, она больше не впивалась в меня испуганным взглядом. У нее был вид человека, который наконец вздохнул полной грудью, и это еще сильней выбивало меня из равновесия.

Мизия возглавляла кавалькаду, за ней ехали сестра Астра и брат Пьеро, точно младшие члены королевской семьи; сейчас она казалась мне ничуть не лучше всех остальных, несмотря на то, что она говорила мне на цитрусовой плантации и на все мои размышления накануне за ужином. Мне казалось, что один лишь я никак не вписываюсь в эту компанию: все в этих людях — их одежда, прически, то, как они оглядывали окрестности, двигались — было мне отвратительно, я просто исходил злобой и чувствовал себя белой вороной, у меня просто сводило все внутри, и я до боли сжимал руками грубые кожаные поводья.

— Ну что, давайте галопом? — предложила Мизия, повернувшись ко мне, и не успел я и глазам моргнуть или поудобней устроиться в седле, как все лошади впереди меня и даже мул Паолы, окруженной ее паладинами, рванули вперед, и несмотря на все мои отчаянные попытки удержать хотя бы свою, она понеслась вслед за другими, опустив голову и всем своим телом, мускулами, нервами отдавшись этому головокружительному бегу, а я только и ждал, что вот-вот шмякнусь на землю, сломаю себе шею и до конца своих дней останусь парализованным вместе со всей моей злобой и чувством непричастности к происходящему.

Вечером все гости, родственники, управляющие и даже несколько гаучо с семьями собрались в саду: господа уселись за длинным столом под огромным навесом, крепящимся к металлическим стойкам, а метрах в двадцати от них, рядом с грилем для мяса, — гаучо, за столом попроще. Из колонок орехового дерева старинного домашнего проигрывателя доносились вальсы Штрауса, словно мягкими коврами расстилавшиеся под размеренное журчание переплетающихся голосов; горничные обносили гостей блюдами с едой и графинами с водой или вином, дети при любой возможности срывались с места и бегали вокруг стола с собаками, пока матери не усаживали их обратно. Томас и Мизия вели себя как настоящие хозяева дома: все так же энергично и уверенно, как и весь этот долгий день, поспевали повсюду, следили за подачей блюд и напитков, направляли в нужное русло разговор, окружили всех своих гостей вниманием и заботой, стараясь изо всех сил, чтобы сложный механизм праздничного новогоднего ужина работал без перебоев.

Со своего места за столом я смотрел на Мизию, сидеть было больно, видно я отбил попу на этой лошади. Я оказался между компаньонкой старой Энгельгардт и соседкой Мизии по латифундии — крашеной блондинкой, совершенно непрошибаемой, она не желала поддерживать со мной разговор ни на одну из тем, которые мне с таким трудом удавалось из себя выжать. Вот я и смотрел на Мизию, пытаясь понять, неужели то, что я думал о ней раньше, просто самообман? Ну как бывает в любовной истории, когда мужчина идеализирует любимую женщину и видит в ней что-то необыкновенное, что потом куда-то улетучивается, когда он узнает ее получше. С той лишь разницей, что у нас с Мизией не было никакой любовной истории, а ее необыкновенность никуда не улетучивалась целые пятнадцать лет, хоть и подвергалась многочисленным испытаниям. И я думал, почему же все-таки она так долго казалась мне идеалом женщины, и я еще приукрашивал этот идеал, как только мне открывалась какая-то новая особенность ее сложной натуры; понимала ли она, что она для меня значила, пользовалась ли этим; догадывалась ли, что я постоянно сравнивал с ней всех других женщин, появлявшихся в моей жизни, и сразу понимал, что им до нее далеко; и могла ли она хоть представить себе, как отчаянно мне ее не хватало в какие-то моменты моей жизни. И еще я пытался понять: то, что я вижу сейчас — это просто один из многочисленных этапов ее жизни или же она окончательно превратилась в ту женщину, какой всегда хотела быть, и понимает ли она, что такой она не только мне не нравится, а просто неприятна. И еще я хотел понять: объяснялось ли наше прежнее сходство тем, что в начале нашего жизненного пути мы оба были незрелыми, не раскрывшими себя, и вот теперь, в нынешних обстоятельствах это сходство ушло само по себе, или же мы связаны друг с другом столь крепко, что сумеем преодолеть любые внешние перемены.

Я на самом деле чувствовал себя отвратительно: весь взмок, тело ныло, в голову лезли такие мысли, от которых меня кидало в жар, обе мои соседки и сидевшие напротив любительница аргентинских догов и биржевой брокер, он же арбитр поло, были мне настолько ненавистны, что я мог бы задушить любого из них на выбор. Куда бы я ни взглянул, решительно все действовали мне на нервы: младшие Молинари, сидевшие в углу с Энгельгардтом и хихикающие со своими новообретенными приятелями, отец Мизии, поносящий Италию, словно гражданам Аргентины повезло куда больше, Паола, которая словно обрела новую жизнь и заливалась соловьем, сидя в окружении бывших чемпионов в десятиборье, владельцев племенных быков и молодых, мускулистых инвесторов, проникших на международный рынок, — все они бесконечно острили, осыпали ее комплиментами и подливали вина, стоило ей сделать глоток.