О мышлении в медицине - [12]

Для медицинского мышления и движения вперед при этом возможностей не было, хотя и в эту эпоху, как можно судить на основании сочинений, дошедших до нас, тоже были светлые умы, оставившие следы своего прогрессивного мышления. Но в целом, несмотря на то и дело приводившиеся цитаты из Аристотеля, Платона и Гиппократа, движения вперед не было; читались также и комментарии классиков, в том числе, разумеется, и сочинения Авиценны.

Лишь на основании немногих примеров можно, как уже говорилось, усмотреть правильное и прогрессивное мышление, например, относительно сильной чумы, наблюдавшейся во второй половине XIV века, когда установлением карантинов пытались преградить распространение заразы; эти меры сопровождались некоторыми успехами, а впоследствии появился и ряд трактатов о чуме. Теперь врачи снова получили возможность высказывать мысли и создавать теории.

Во времена схоластической медицины врачи, находясь у постели больного, не испытывали затруднений. Они располагали хорошо составленным кратким руководством по медицине, которое избавляло их от каких бы то ни было затруднений и раздумий. И все–таки в эти времена впервые произошло подлинное открытие человека — анатомия. Шиллер, когда он еще был полковым врачом, а не великим поэтом, так определил это время в своей диссертации: «Необходимость и любознательность преодолевают преграды, созданные Западом. Человек мужественно берет в руки нож и открывает величайшее создание природы — человека».

Даже патологическая анатомия осмелилась сказать свое слово. Один итальянский врач опубликовал данные двадцати вскрытий, при которых он проверил сообщения античных врачей. Его сочинение относится к первым попыткам научного мышления в медицине, так сказать, в современном смысле. Как и во все времена, также и тогда были мыслители, приходившие к правильным представлениям, насколько это допускалось в рамках школьной медицины. В конце концов стали ясны недостатки схоластики, и люди иногда пытались плыть против течения.

Именно в эту эпоху произошла перемена в мышлении по отношению к эпидемическим заболеваниям. В 1546 г. в Венеции вышло сочинение врача, физика, астронома и поэта Джироламо Фракасторо о контагиозных болезнях; ранее, в 1530 г., вышла написанная гекзаметрами его поэма о сифилисе. Опубликовав свои взгляды на сущность заразных болезней, он выделил последние как особую главу внутренней медицины. Ранее все эти заболевания относились к внутренней медицине, а их кожные проявления считались попыткой природы достигнуть излечения; поэтому бороться с кожными явлениями не следовало. Надо сказать, что уже у арабских врачей были более правильные представления об этих болезнях; в частности, о чесотке, которая в течение столетий считалась внутренней болезнью с оттоком наружу, было правильное представление у арабов, которые успешно лечили ее втираниями ртути. Но в Европе этих взглядов не разделяли.

Только проблема сифилиса породила у Фракасторо мысли о возникновении заразных болезней. Это было началом знаменовавшей эпоху перемены в эпидемиологическом мышлении врачей. Фракасторо говорил о семенах заразы, которые, по его представлению, передаются человеку, ранее бывшему здоровым, при соприкосновении, через предметы или по воздуху; при этом лихорадка сама по себе не является болезнью; наблюдается много специфических видов лихорадки, каждый из которых соответствует определенной болезни; каждая болезнь представляет собой нечто целое, единицу.

Наступило новое время, которое должно было проявиться также и в представлениях медиков и привести к крушению всего старого — вначале, конечно, не в революционной форме. Люди просто отвернулись от традиции. О схоластике уже не хотели и слушать, даже Аристотель утратил свое обаяние, и если естественнонаучных данных недоставало, то на помощь приходила философия, которая в эпоху Возрождения заимствовала в области медицины некоторые положения у Платона, но видоизменяла их в свете мышления гуманистов. Гуманизм, отвергавший многие традиции и не признававший некоторых авторитетов, но зато возвысивший человека как центральную фигуру своего мировоззрения, оказался на переднем плане и проник также и в медицинское мышление.

Подлинная революция, или реформация, началась с появления Парацельса; он был как бы Лютером медицины, но более неистовым, более неспокойным, не знавшим устали искателем; его мысли, когда он доводил их до всеобщего сведения, вначале не имели успеха. Гезер характеризует его и его эпоху следующими словами: «Название этой эпохи означает реакцию против любого принуждения в знании, вере и действиях, и Парацельс является самым чистым, но меньшей мере, наиболее ярким порождением этой эпохи». Сам Парацельс заявлял о своей точке зрения так: «Ученые, проявляя чрезмерную робость, крепко держались за высказывания Гиппократа, Галена и Авиценны, словно это были оракулы. Не блеск титулов, не красноречие, не знание языков и книжная ученость, а познание явлений природы делает человека врачом».

Потрясение основ «галеновой крепости» можно было заметить и ранее, но Парацельс превратил это потрясение основ в полное разрушение. Медицина, которая в течение более чем тысячи лет была только ветвью диалектики, должна была превратиться в науку, в естественную науку, которая не должна была иметь ничего общего со схоластикой. «Первым учителем в медицине, — говорил Парацельс, — являются тело и материя природы. Они обучают и показывают; по ним можно изучать, у них учиться, но учиться у себя самого ты не можешь, так как твоя собственная фантазия есть только совращение истины… Не из умозрительных теорий должна проистекать практическая медицина, но из практики должна исходить теория. Чтение книг еще никого не сделало врачом; его создает практика и только она. Ведь одно лишь чтение — это скамеечка и метелка практики. Твоими преподавателями должны быть глаза опыта».