О, мой ангел… - [3]

— Цола и Саша! Куда вы девали полученные деньги?

Вперед вышла женщина, выглядевшая лет на сорок.

— Половина в кармане, а остальное в нашем пузе, — невозмутимо призналась тетка Саша.

— Сколько же вы истратили на еду?

— Пятьдесят восемь американских долларов, — сказала другая, по всей видимости Цола.

Жеребчик нервно дернулся, когда Надя натянула поводья. Ослабив их, девушка с минуту гладила животное по шее, успокаивая его.

— Немедленно верните остаток мистеру Прескотту и извинитесь. Я возмещу то, что вы истратили, и надеюсь, он не возбудит против вас дела.

Она оглядела собравшихся.

— Не могу не сказать о вас, мужиках, — произнесла она с грустью. — То, что вы натворили, — очень серьезная ошибка. Не сомневаюсь, что вы не собирались привести свою угрозу в исполнение, но что бы случилось, окажись у мистера Прескотта слабое сердце? Он бы умер от страха! — Она вгляделась в лица притихших мужчин. — А за попытку убийства вас всех засадят в каталажку. — Увидев в глазах родственников раскаяние, она немного смягчилась. — Перед тем как снова выкинуть какую-нибудь глупость, подумайте о своих женах и детях, которые лишатся вашей поддержки. Им будет не до танцев, они не смогут спокойно засыпать при свете звезд в объятиях любимых. — Она посмотрела на Оуэна. — Я готова возместить потери вашей тетушки и принести ей извинения за всю мою семью. Ну а вам всегда будут рады на ранчо Кондратовичей. Уверяю, что в следующий раз Оуэна Прескотта встретят здесь с распростертыми объятиями.

Она оглядела табор и не заметила никого, кто бы отрицательно отнесся к ее словам. Обласканный Оуэн не настаивал на наказании, однако выразил сомнение, способна ли Надя внести нужный залог, если всю ее родню отправят за решетку. Единственное, с чем не могла смириться цыганская душа, — это потеря свободы.

Оуэн пристально посмотрел на Надю и, найдя, что его слова произвели нужный эффект, покачал головой в знак согласия. Он не требовал от этого ангела каких-либо извинений. Она не сделала ничего плохого.

Когда же Цола и Саша подошли к нему и вручили смятые долларовые купюры и серебро, он почувствовал себя так, словно сам их обокрал. Глядя на широко раскрытые глазенки детей, он вспомнил, что, по словам Саши, половина денег была потрачена на еду. Сколько же продуктов можно было купить на те сто двадцать долларов, добытых их матерями с помощью обмана у его семидесятидвухлетней тетушки?

Надя заметила его колебания.

Оуэн стыдливо засунул деньги в карман, подумав, что тетя Верна могла бы купить море эликсира молодости и ни на цент не обеднеть. Их счет в Прескоттбанке равнялся цифре со многими нулями, а тут ему навязывали какие-то жалкие гроши.

— Спасибо, — растерянно пробормотал он, обращаясь к Цоле и Саше. Еще совсем недавно. Оуэн был полон желания предать суду весь табор Кондратовичей, а сейчас уже благодарил членов их семейства. Он посмотрел на Надю.

— Может быть, мы…

— Никаких может быть, Оуэн. Будьте любезны вернуть своей тете деньги вместе с нашими извинениями.

Надя грациозно соскочила с лошади и оказалась рядом с Оуэном, у которого кровь мощными толчками запульсировала в теле, тем более что взметнувшаяся при ее движении цветастая юбка обнажила на миг загорелые, прелестной формы ножки.

— Если ты согласишься зайти в мой дом, я вручу тебе недостающую сумму. — Надя кивнула головой в ту сторону, где, по всей вероятности, находилось ее жилище.

Оуэн увидел вдалеке небольшой аккуратный беленький домик, рядом с которым стоял старый сарай.

— Не вижу особой нужды, — сказал он нерешительно. Ему очень не хотелось брать у нее деньги, однако сама хозяйка беленького домика вызывала чрезвычайный интерес. Оуэн внимательно оглядел ее: на безымянном пальце левой руки обручального кольца нет, зато другие были унизаны золотыми перстнями. И правая рука тоже была в кольцах. Значит, решил он, она не замужем. Любая женщина, имеющая супруга, непременно носит этот маленький символ замужества.

— Я обязательно должна вернуть твоей тетке деньги. Это дело семейной чести.

Надя заметила, как пристально он смотрит на ее руки, и быстро спрятала их в складках юбки. Она знала: обилие украшений — признак тщеславия, а следовательно, и плохого тона, но ничего не могла поделать — такова цыганская традиция. Она чувствовала, что для Оуэна руки не самая привлекательная часть ее тела, тем более что пальцы были с мозолями от частой игры на гитаре, а ногти коротко острижены. Этими пальцами она зарабатывала на жизнь себе и своей семье. Чтобы скрыть смущение, Надя повернулась к детям.

— Кто хочет прокатиться на лошади?

Четыре малыша, оторвавшись от материнской юбки, бросились к ней. Надя ласково засмеялась и помогла самому маленькому взобраться на спину жеребца. Оуэн поразился ее музыкальному смеху и нежной заботливости, появившейся на лице девушки, когда она заговорила с детьми. Усадив всех четверых, она повернулась и зашагала по полю.

Оуэн двинулся за ней, восхищаясь ладностью стройной фигурки. Когда Надя восседала на жеребце, она казалась ему выше ростом. Ее черные волнистые волосы почти касались бедер. Для человека, который еще пять минут назад был на волоске от смерти, такие мысли, прямо скажем, были удивительны. Он обернулся на толпу цыган и сделал уморительную рожицу детям. Что-то не похоже, чтобы хоть один из них испугался. Оуэн перевел взгляд на миниатюрную, прекрасно сложенную женщину, которая шла впереди него.