О, мой ангел… - [29]

Он взъерошил волосы. Как объяснить Софии, на что он в действительности надеялся?

— Это мне нужно просить у тебя прощения. Я пришел к тебе, чтобы получить более или менее определенный ответ. — Он хмыкнул, словно извиняясь. — Или хотя бы намек, что я на верном пути.

София улыбнулась.

— Твое сердце подскажет, на верном ты пути или нет. Что же касается твоей мечты, — у Софии зазвенели браслеты на руках, — то я не ведаю, каков будет результат. — Она смягчила эти слова улыбкой. — Только тебе по силам осуществить свою мечту.

Оуэн понимающе кивнул.

— Спасибо, София.

Он направился к выходу из шатра. Нужно было освободить место для другого страждущего узнать свою судьбу.

— Оуэн, — тихо окликнула его София.

— Да?

— Желаю счастья твоей мечте.

— Где собирается рожать Соня? — крикнул Оуэн, оглядывая табор. Никто не спешил что-либо предпринять. Не видно ни сумки с вещами, ни встревоженного мужа, нет и взволнованных предстоящим событием родственников.

Даже Надя спокойно помогала разгружать оставшуюся после торжества провизию. Клубная встреча закончилась, в его доме все было приведено в порядок уже несколько часов назад, а взятые напрокат столы, стулья, шатры вывезены.

— Так где же она?

— В своей постели, — ровным голосом сказала Надя. Она взяла бумажный пакет с хлебом и чесноком и направилась к одному из автовагончиков.

— Ее следует отправить в больницу! — воскликнул Оуэн. — Через несколько минут я вернусь сюда с машиной и…

Надя посмотрела на Оуэна и ласково положила руку на плечо своего маленького двоюродного брата.

— Потише, Оуэн. Ты детей испугаешь.

Оуэн взглянул на автовагончик, где, по его предположениям, могла находиться Соня. При мысли о том, как она мучается, у него начались спазмы в желудке.

— Вы что, против родильного дома?

— Нет. Для большинства членов нашего семейства госпиталь — последнее пристанище. Обычно это означает, что надежды больше нет.

— А кто же помогает при родах?

— Те женщины, которые уже рожали. Это моя мама и Саша.

— Значит, твоя мать принимала собственных внуков?

— А кто же еще мог быть на ее месте?

— Ну, хорошо, а как обстоит дело с опытом, соответствующей подготовкой и соблюдением гигиены?

Он со страхом посмотрел на автовагончик. В наступивших сумерках кто-то зажег внутри его свет. Ага, там Соня и собирается рожать.

— Твоя мать и Саша, выходит, повитухи?

— Для наших людей — да. — Заметив его растерянный вид, она улыбнулась. — Спокойно, Оуэн. Роды продлятся недолго.

Оуэн побледнел.

— Слушай, да она трудилась целый день, таскала посуду. Ведь все это могло вызвать раньше времени схватки. Так?

— Нет. Схватки у Сони начались чуть раньше. Мы об этом знали, не спускали с нее глаз и не разрешали носить тяжести.

— Какого черта вы позволили ей работать? — чуть не закричал он снова. Подобное отношение к роженице казалось ему жестоким и бессердечным. Оуэн не понимал, как они могли спокойно взирать на женщину, у которой начинались схватки.

— Она сама того пожелала, — сказала Надя. — То, что сестра помогала в буфете в таком положении, меня не волновало, Оуэн.

Надя закрыла глаза и вздохнула, присев на подножку дядиного грузовика.

— Соня хотела заработать свою долю прибыли. У нее есть колыбель, в которой выросли братья, но в прошлом месяце она углядела подержанную детскую коляску в одном из магазинов.

Надя топнула каблучком и посмотрела на вагончик, где новая жизнь боролась за свое появление в этом мире.

— Я предложила купить коляску, но Соня отказалась. Она считает, что я и так слишком стараюсь для семьи. Соня обладает завидным упрямством Кондратовичей.

Оуэн присел рядом с ней.

— И что мы теперь будем делать?

— Ждать, — просто ответила она, улыбнувшись и взяв Оуэна за руку. — Не волнуйся. Рождение малыша естественно для матери.

— Но что, если… — Он почувствовал, как Надя сжала его руку.

Чуть позже ликующий новоиспеченный отец Густаво появился в дверях, держа что-то завернутое в одеяло. Он поднял сверток и провозгласил:

— Ура! В честь Америки мы назовем ее Либерти!

Он исчез в вагончике мгновенно, как и появился.

Оуэн повернулся к Наде и вытер с ее щек две слезинки, скатившиеся из глаз. Он боялся, что и сам может растрогаться без меры. Голос у него чуточку дрожал. Оуэн прочистил горло перед тем, как задать вопрос.

— Хорошо, тетя Надя, а что мы будем делать теперь?

Она оглядела табор и улыбнулась. Отец и дядья уже готовили выпивку. Пола и София расставляли на столах еду. Кто-то взялся за скрипку и стал наигрывать зажигательную мелодию.

— Теперь, Оуэн, мы соблюдем старую цыганскую традицию.

Она схватила его за руку и потащила к столу.

— Что же это за традиция?

— Традиция такая — мы будем праздновать!

8

Оуэн весь пылал, стоя в темноте ночи. Каждое волнующее движение Надиных бедер вызывало в нем пожар желания. Ее чуть прикрытое тканью тело, игра обнаженных рук быстрее гнали кровь по сосудам, обжигали каждую клеточку. Ее черные волосы были закинуты за спину и развевались, словно флаг, в свете костра. Надя танцевала. Быстрее играла музыка, быстрее кружилась Надя. Ее босые ноги стремительно летали по траве.

Дважды она приближалась к нему, зачаровывая своей мечтательной улыбкой, околдовывая сиянием очей. Он заклинал небо, чтобы ее тело обещало такое же блаженство, как обещали Надины глаза. Иногда в этот день ему казалось, что их отношения изменились: она стала с ним более открытой и ласковой. Случайные поцелуи, которыми она одарила его в кухне, только предвещали начало. Потом весь вечер Надя была рядом с Оуэном, не выпускала его руку, прикасалась к плечу или просто улыбалась.