О молитве Иисусовой и Божественной Благодати - [88]

Трезвение же позволяет охранять сами городские стены и не позволяет врагу ворваться внутрь, бои ведутся на подступах к городу. Но для этого нужно встать при вратах. Чтобы опознать помысел в момент его приближения, нужно каким-то образом отступить в сторону, выбраться из этого мысленного потока и посмотреть на него как бы извне. Переход на степень умно-сердечной молитвы как раз и оказывается таким смещением ума, или шагом в сторону. Здесь происходит слияние ума с сердечным чувством. Это качественное изменение, при котором моление становится слитным мысле-чувственным процессом, поглощающим в себя ум. Ум, таким образом, как бы выводится из мысленного потока. Теперь появляется возможность, встав у врат сердечных, с иного ракурса наблюдать, как возникает новый помысел-прилог, и незамедлительно отсекать его, не допуская сочетания с ним. Начинается борьба за чистоту молитвы.

А чистота и нечистота молитвы, — по слову прп. Исаака Сирина, — зависит от следующего: если примешивается к уму «какая-либо посторонняя мысль или беспокойство о чем-нибудь, тогда молитва сия не называется чистою»^{273}. «Ум становится сильным тогда, когда во время молитвы он не представляет в воображении ничего из принадлежащего миру сему», — замечает пустынножитель Евагрий Понтийский^{274}. «Совершенство молитвы заключается в том, — говорит свт. Игнатий, — когда она произносится к Богу без уклонения ума в развлечение, когда все мысли и чувства человека собираются во едино моление»^{275}. А в одном из писем святителя есть такие слова: «Бог является человеку в чистоте мысленной».

В книге «На горах Кавказа» схимонах Иларион не раз обращается к этой теме: «Когда ум сделается чуждым помыслов и чист сам в себе, быв проникнут памятью Божией, тогда он удобно хранит в чистоте и самое сердце, стоя стражем у входа в него и не допущая туда ничего нечистого. Ибо, по учению святого пресвитера Исихия, „не может войти помышление в сердце, не толкнувшись прежде в двери ума“… Духовная жизнь, по изображению святых отцов, состоит в том, чтобы ум стоял при сердце, как страж при дверях, и не допущал туда входить ничему нечистому — ни помыслу, ни желанию… Разум если и должен иметь какое-нибудь участие в деле молитвы, то разве то, что его должно лишить свойственной ему его деятельности — мышления, рассуждения и неудержимой стремительности в движении. Он здесь не более как только страж и блюститель, стоит у дверей сердца и охраняет всю духовную область, чтобы не вошло туда какое-нибудь земное помышление…

Когда ум или дух, сущий в нашем сердце, облечется молитвенной силой и будет молиться Богу, тогда он молитвенным духом наполняет все сердце, находясь в вершине его, по указанию святых отцов, на мизинец выше левого сосца, а сердце своей Небесной сладостью привлекает к себе… мыслительную силу». Это и есть то самое, «что называется у святых отцов соединением ума с сердцем. О чем так много существует писаний, но чего на деле достигают очень и очень немногие». Тогда ум — «как страж — стоит при дверях сердца и возбраняет вход всякому злому помышлению. Это состояние — духовное благодатное есть, по слову Господа: Царство Небесное внутрь нас сущее»^{276}.

Прп. Силуан Афонский, размышляя о чистоте молитвы, пишет: «Когда к уму примешиваются посторонние мысли, тогда ум помышляет и Бога и вещь, значит, заповедь любить ВСЕМ умом и ВСЕМ сердцем — не вполне исполнена. Но когда ум весь в Боге и нет других помыслов, тогда исполняется первая заповедь, но опять еще не совсем». Это говорит человек, десятки лет проведший в непрестанной жестокой брани за чистоту и трезвение. На вопрос: «Как возможно хранить ум свой чистым?» — о. Силуан отвечал: «Святые отцы нам оставили учение об умно-сердечной молитве — ею хранится ум; и я не вижу другого пути, который дал бы лучшую возможность вообще сохранять заповеди Божии»^{277}.

Эту тему обсуждала в переписке с Петром Брянчаниновым игумения Арсения (Себрякова). Высокого смиренномудрия исполнено письмо старицы: «Вы спрашивали о молитве. Но я много говорить о ней не могу по малоопытности. Молитва веры, молитва при сознании своей греховности, всесторонней немощности и недостаточности — вот единственная не пре́лестная молитва человека, не достигшего чистой молитвы. А о чистой молитве мне говорить неприлично, как не имеющей ее. Она дар Божий, она венец жизни иноческой, она возможна при действии благодати Божией в сердце, или, лучше сказать, она есть само то действие благодати. Путь к ней — чистота.

Чистоту помыслов и чистоту чувств не трудно приобресть уединением, чтением, упражнением в молитве; но чистота сердца многими смертьми приобретается, она есть совлечение страстей. Попробуйте уединиться на некоторое время, попробуйте отрешиться от всякой заботы и попечения, отдайтесь молитве, — и вы увидите, как улягутся смятенные помыслы, как успокоятся раскаченные чувства, вы начнете в мирном и внимательном настроении молиться. Но там, в груди, есть тяжесть непонятная, которая давит и давит. Без всяких порывов, без всяких желаний, но лежит, как камень на сердце, производит тьму и тесноту, которая, как стена, стоит между душою и Господом. Эту стену может разрушить только благодать Божия при нашей решительной борьбе со страстями по заповедям Божиим. А для нас, во тьме страстей живущих, необходима молитва сокрушенная, при вере в Господа спасающего»