О «Мире искусства» - [4]

Кустодиев — терпелся в «Мире искусства». Странно, любимый москвичами, жаждущими иметь его в своих рядах, Борис Михайлович резко порывает с ними, чтобы войти к петербуржцам после раздела; он один из самых плодовитых участников выставок, — но Ядро молчало перед его картинами. Думаю, это наглядно для характеристики платформы «Мира искусства».

Что есть Кустодиев? Принявший по школе всю беспринципность выродившейся Академии и благодаря фотографичности глаза, умевшего проекционно без видимых ошибок калькировать натуру, Кустодиев становится натуралистом. Скоро безжизненность такого подхода к живописи делается для него очевидной, и он решает, что его спасение в «стиле», и начинает искать этот стиль.

Где, как не в «Мире искусства», найти тонкую выдумку, острое понимание эпох, и Борис Михайлович потянулся к этой культуре, несмотря на отношение к нему носителей этой культуры. Войдя в этот новый для него мир, Кустодиев сразу меняется: он берет более яркие краски, он, дотоле случайно выхватывавший быт, — теперь гутирует по рецепту Ядра его тонкости: жеманность и лубочная чувствительность (от Сомова) сплетаются в нем с пониманием в духе Островского русского уютно-коробочного быта. Он варьирует материал: лепит, пишет темперой, акварелью, оцвечивает контуры своих розовых купчих, — словом, он приобретает внешнюю схожесть с Ядром, но Ядро молчит перед картинами Кустодиева. Вовне растет его популярность; его покупают нарасхват; репинцы гордятся им, только сам Илья Ефимович, случась со мной перед холстом Кустодиева и на мой показ: «Ну, а это?» — очень заволновался и зачастил: «Декорация, декорация, только декорация. Никакой живописи — а-а, а какой был талантливый…»

В данном случае здесь было не без ревности к Кустодиеву, «предавшемуся» «Миру искусства». Борис Михайлович не любил вспоминать о Репине, но когда это случалось, он с горечью заявлял, что Репин никогда и никому ничего не передал путного — захваливал и оставлял учеников на малых достижениях.

Но кого уже прямо ненавидел по Академии Борис Михайлович, — это Чистякова: «Хитренький мужичонко, фразер, ничего не умел сам, жилы выматывал из учеников бабьими заклинаниями», — говорил о Чистякове Кустодиев.

Характерно еще для отношений «Мира искусства» к этом}' мастеру — Серов, проходя мимо одной из скульптур Бориса Михайловича, бросил исподлобья: «Замечательно, даже из бронзы умеет картонку сделать этот Кустодиев». Случившийся возле Бакст продолжал: «Он также замечательно из цвета кгаску делает».

Вот такое отталкивание от себя инородного тела было четким и непримиримым в Ядре «Мира искусства». А с Кустодиевым, мне думается, происходило следующее: вышедший из недр передвижничества, он и не прерывал за всю свою многострадальную жизнь этой линии. Но передвижничество поняло, что даже «обличения и поучения» только в силу их живописных качеств становятся активными — недаром Репин у них был мозолью на глазу за его профессиональные ценности, а такие мастера, как Н. Ге, И. Левитан, — те окончательно и резко сошли с путей «оглупления живописи», и передвижники меняют свое лицо, т. е. они продолжают «рассказывать» в картинах, исходя по-прежнему от «сюжетных умозаключений», но они уже допускают улыбку, умиление, комизм и быт не только как «вшивость русского народа», но и приятности этого быта. Б.М. Кустодиев и приносит с собой эпоху возрождения, феерическую вспышку возможностей в «рассказе» через живопись и становится последним могиканом передвижничества. Вот по этой причине он и не мог быть включен в алтарь Ядра «Мира искусства», знающего «меру вещей» и ограниченность в «слишком выраженном».

Были среди членов «Мира искусства» и дикие, не укладывающиеся в директивы общества, но «Мир искусства» имел принципом захватывать в себя все выдающееся. Дикие устраивали «смуты», изнутри подкапывались под недостаточную «профессиональную установку» вождей, считали нелогичным, при наличии борьбы с академизмом, принимать в свою среду и рекламировать таких представителей сугубого академизма, как Серебрякова, А. Яковлев и Шухаев.

Другие ставили в вину вождям отсутствие школы общества. Но все эти неурядки не мешали течению организационной жизни. Ежегодно устраивались выставки, полные успеха, брызги академической печати только подогревали этот успех. Модернистская молодежь ворчала на этих выставках, втайне надеясь попасть на их стены.

Из Ядра «Мира искусства» просачивались в «академики». Вот-вот и сама Академия станет в руках «Мира искусства».

Но грохнула война, потом подхватила Революция, и «Мир искусства», устроив из вежливости еще две последние выставки, — закрылся.

«Мир искусства» закончил свою историческую роль.

Мы, участники и современники, критикуем его с разных сторон за то, что он был слишком энциклопедичен за счет профессионализма, что устремление на «предмет», даже на «тип», не входило в его кругозор — он как бы заканчивал собою символистов; что «органическое искусство», требующее полного устремления в изобразительность, — не имело в нем места; но когда вспомнишь, как двадцать лет тому назад, среди миазмов декадентства, среди истерической безвкусицы, черноты и слякоти живописи, оснастил свой корабль Сергей Дягилев с товарищами, как окрылились тогда вместе с ними и мы — юноши, задыхавшиеся в окружающем мракобесии, — вспомнив все это, скажешь: «Да, молодцы ребята, вы на ваших плечах донесли нас до современности».