О марксизме, богдановщине, пролетарской литературе и т. Румии - [4]

Мы подходим к самым страшным утверждениям т. Румия — к конкретизации оценки напостовства, как «необогдановщины». Тов. Румий приводит известную формулировку пролетарской литературы, данную в платформе группы пролетарских писателей «Октябрь». Эта формулировка гласит, что пролетарской литературой «является литература, которая организует психику и сознание рабочего класса и широких трудящихся масс в сторону конечных задач пролетариата, как переустроителя мира и создателя коммунистического общества». Эта формулировка, по мнению тов. Румия, является неопровержимым доказательством богдановского уклона напостовцев. Тов. Румий пишет: «Это убийственно богдановская организационная формула, лишь несколько разведенная современной фразеологией». И дальше он называет точку зрения платформы «почти всеорганизационной точкой зрения» (стр. 242). Между прочим, отмечу, что все обвинения в богдановщине обставлены здесь хотя и небольшими, но все же оговорками — «почти», «несколько разведенная современной фразеологией».

Тщетно, однако, стали бы мы искать каких-нибудь доказательств в пользу такой характеристики платформы. Разве формулировка платформы содержит в себе хоть какие-нибудь указания на «всеорганизационный» принцип, разве в ней есть хоть намек на понимание мира, как «социально-организованного опыта», разве в ней есть хоть в зачатке мысль об «организационных» поправках к марксистской диалектике? Нет, всего этого нет и в помине, да и не может быть, ибо напостовцы всегда были враждебны богдановской «тектологии». Откуда же цицероновские обличения т. Румия? Как же, в формулировке платформы встречается слово «организация»! Видимо, т. Румий, затрудняясь самостоятельно бороться с богдановщиной по существу (когда нет под рукой подходящей цитаты из Плеханова или Ленина), решил избрать наиболее легкий выход и кричать «караул!» при каждом упоминании слова «организация». Каждому беспристрастному и умеющему понимать прочитанное читателю ясно, что приведенная формулировка платформы «Октября» имеет более чем простой смысл: пролетарское искусство воспитывает, согласовывает, систематизирует, организует психику и сознание читателей в сторону коммунизма. Никакой софист не докажет, что слово «организует» здесь не равнозначно со словом систематизирует, т.-е. с тем словом, которое употребляет в аналогичном случае тов. Бухарин: «Наука систематизирует мысли людей, приводит их в порядок, прочищает их, освобождает их от противоречий, из обрывков знаний, из клочков шьет целые покрывала научных теорий и систем… Искусство… систематизирует… чувства» («Теория исторического материализма», стр. 215). Что же, это тоже «убийственно богдановская» формулировка? Если бы я хотел прибегнуть к терминологии тов. Румия, я бы должен был здесь употребить не мало выражений вроде «совсем, совсем ребяческий вздор».

Столь же убедительны и верны принципам марксизма рассуждения т. Румия о создании новой формы. И здесь т. Румий обращает громы и молнии против заключительного пункта платформы «Октября», который гласит: «Задачей группы является не культивирование форм, существующих в буржуазной литературе или эклектически привнесенных оттуда в пролетарскую, а разработка и выявление новых принципов и типов форм путем практического овладения старыми литературными формами и преобразования их новым классовым пролетарским содержанием, а также путем критического осмысливания богатого опыта прошлого и произведений пролетарской литературы, в результате чего должна создаться новая синтетическая форма пролетарской литературы». Этот пункт подвергнут т. Румием страшнейшему разносу. «Во-первых, — указывает он, — ни „принципы“, ни „типы“ (!!) форм так не вырабатываются каким-нибудь кружком» (стр. 247). А кем вырабатываются новые художественные формы? Быть может, классом в целом? Полагаю, бесспорно, что новые формы вырабатываются литературными практиками, в частности, новые формы пролетарской литературы вырабатываются пролетарскими писателями, одним из отрядов которых является группа «Октябрь» (кстати, сейчас это платформа всей организованно пролетарской литературы). «Во-вторых, — возражает т. Румий: «узаконением какой-либо формы вопрос о ней не решается». Совершенно верно, но, если память мне не изменяет, в платформе говорится вовсе не об узаконении, а о «практическом овладении старыми литературными формами и преобразовании их новым содержанием». К чему же тратить свои драгоценные силы, сражаться с ветряными мельницами и возражать против вымышленных утверждений?

Еще пикантнее соседнее заявление: «Напостовские поэты только на страницах „На посту“ были великими нигилистами, а в своем творчестве у них хватает чувства не ломать себя в угоду рационализму своих вождей… Отрадно то, что истинные поэты, даже среди „напостовцев“, идут к преодолению старого через овладение его.» Оставив в стороне стиль, спросим только: когда напостовские «вожди» выступали, как «великие нигилисты», и не совпадает ли целиком путь напостовских поэтов «к преодолению старого через овладение им» с процитированной формулировкой платформы «Октября»? Тов. Румий выдумывает, якобы, напостовские принципы, а потом удивляется, когда напостовские практики этим фантастическим «принципам» не следуют. Если это занятие доставляет удовольствие т. Румию, я охотно готов примириться с ним, но необходимо помнить, что это занятие является оригинальной забавой, вроде «бильбокэ», а никак не теоретической полемикой.