О ПОЭТИЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ МАТЕРИ
«…Все сиротство написанного ею, но ей больше не принадлежавшего, представало мне во весь рост в каждом стихотворении… Любое, ею созданное, произведение теперь принадлежало всем и никому, оказывалось во власти любых вкусов, пристрастий, отрицаний, конъюнктур, толкований. Каждый… действуя от имени и во имя пока еще мифического „широкого читателя“, был вправе нарушать и игнорировать волю автора, его замысел, менять местами краеугольное и второстепенное, клеить ярлыки, за уши притягивать, освещать, приглушать, обходить. Ибо именно в этом, как очень скоро для меня, неискушенной, выяснилось, и заключалась одна из основных задач составителей в лето господне 1955. Впрочем, мне ли, прожившей бок о бок с матерью почти всю ее творческую жизнь, было поражаться несоответствию верблюда и игольного ушка, — таланта и времени?..»
<…>
«Мы так бесконечно богаты, пока есть глаза во лбу (пусть хоть и с очками глаза!) и дыхание в груди (пусть хоть и с присвистом дыхание!) — и пока мы не утратили способность любоваться и радоваться!!»
«Хочу дожить до пенсии и пожить на пенсии и записать то, что помню о маме; я ведь очень много помню, и не „просто так“, а: как писала и почему писала то-то и то-то; чему была подвластна и чем владела. Мы ведь прожили вместе целую жизнь…»
