О, Мари! - [49]

Обида душила меня. Вот сволочь! Нашел себе беззащитную куклу, хочет вскружить голову бедной девушке, ищущей свой путь в жизни. А что я могу ему противопоставить? Свою молодость? Бицепсы? Возможность безнаказанно побить уличную шпану? Что я могу предложить? Достать билеты в кино, в театр? Угостить, и то не всегда, хинкали, куриным кебабом, мороженым? Даже модный, плотно облегающий костюм и ратиновое пальто, которое бесплатно сшил для меня мсье Азат, я не мог надеть: Рафа и ребята сразу начинали хохотать, говоря, что в этом наряде я похож на учителя танцев или артиста оперетты. Мари и еще несколько девушек уверяли меня, что я прекрасно выгляжу в модной одежде, но этого мне было недостаточно, и я, во избежание насмешек со стороны друзей, быстро вернулся к своим спортивным свитерам, твидовым пиджакам и узким брюкам.

«Мари скоро заканчивает учебу, рвется в Париж, – вернулся я к своим раздумьям, – к западной жизни, а кто ты? Обычный парнишка без достаточного знания иностранных языков, если не считать русский как иностранный, с неопределенным будущим. Ну, станешь следователем прокуратуры с зарплатой в сто двадцать рублей [14] . Взятки брать по мелочам? На большее у тебя не хватит ни должности, ни возможностей. Замарать руки и, если не загреметь в тюрьму, то дискредитировать себя, лишиться будущего? Нет, Давид, тебе не стать мсье Дёвидом, у тебя другая жизнь. И не мешай бедной девушке, пусть найдет свой путь, устроит свою жизнь, как может. Как ни поступай, жизнь нас все равно разводит».

Я стоял в углу коридора на своем этаже, машинально отвечал на приветствия и думал. Не могу в таком душевном состоянии слушать лекции, пойду, посижу в садике, немножко успокоюсь. «Вот, значит, какая ты, Мари! Бесконечно клянешься в любви: “Ты мой первый и единственный мужчина, ты – самое главное, что есть у меня”, – и тут же предаешь с первой попавшейся знаменитостью, с этим пожилым прожигателем жизни!» Доценту было лет тридцать семь, но мне он тогда казался пожилым. «Да я за полсекунды припечатаю его к асфальту и оторву руки и ноги, как цыпленку!»

– Эй, друг, угости сигаретой!

Проходивший мимо взрослый студент, видимо, отслуживший в армии, со смутно знакомым лицом, вынул пачку «Авроры»:

– Извини, Давид, других не имею. Но ты же не куришь?

– Брат, прости, не хочу разговаривать.

– Что-нибудь случилось? Может, я чем помогу?

– Спасибо, не надо…

Отвратительный дым дешевых сигарет попал в горло, и я долго кашлял до слез в глазах.

– Что за новость, Давид? – услышал я голос Мари. – Ты начал курить?

– Что тебе нужно?

– Тебя ищу.

– Зачем?

– Понятно, доброжелатели уже передали. Послушай, Атоян сделал мне интересное предложение: вести по телевидению, правда, не в час пик, но в довольно удобное время, где-то в пять-шесть вечера, занятия по французскому языку, ведь французский – мой родной, и у меня отличное произношение. Ну и внешность, кажется, подходящая, – закончила она не без кокетства. – Завтра первые пробные съемки, очень хочется, чтобы они прошли успешно.

– Сперва постель, а потом пробы? Или наоборот?

– Не считаю нужным отвечать на такую глупость. У меня есть любимый молодой человек, и, кажется, ты догадываешься, кто он. Между прочим, Атоян просил, чтобы я передала, как он сказал, воинственным спартанцам, что у него ко мне только деловое предложение.

– Что-то я не верю такому развратному типу, как Атоян. Вряд ли ему не хочется переспать с такой девушкой, как ты. – Прав был мой папа – у этой девушки необычная внешность и это затруднит мою с ней совместную жизнь.

– И что ты предлагаешь? Может, мне следует изуродовать лицо, и ты мне в этом поможешь? Послушай, юрист-коммунист, ты же думаешь о своем будущем. А как мне быть? После университета устроиться учительницей иностранного языка в средней школе? Затемно впопыхах мчаться на занятия, стоять в очереди на остановке, впихиваться в троллейбус, с раннего утра до трех-четырех часов дня торчать в школе, тайком, чтобы ученики не заметили, пользоваться грязными, отвратительно пахнущими туалетами, есть что-то невкусное и несвежее в школьном буфете, и потом уже дома вечером проверять домашние работы – и все это за восемьдесят рублей в месяц? Спасибо коммунистической партии и советскому правительству за их заботу об учителях, которые растят в подобных условиях будущее страны! И такая каторжная работа до конца жизни – без интереса, без вдохновения. Годам к пятидесяти, если повезет, буду получать на двадцать – тридцать рублей больше… Покажи, Давид, хоть одну область жизни в вашей светлой стране, которая была бы организована по-человечески? Да такой просто нет! Поэтому все любыми путями убегают отсюда, десять дней пребывания по туристической путевке за рубежом считаются великой наградой. Не так ли? Ты такую жизнь и перспективу хочешь для своей жены, матери твоих детей? Любовь любовью, мой дорогой, но голова для того, чтобы думать, а не только волосы расчесывать. Второй вариант, слушай, слушай: стать помощницей отца, шить его заказы, занимать клиенток разговорами, листать с ними модные журналы и целыми днями пить кофе. И наконец, лучший вариант, о котором я мечтала всю жизнь: некий молодой юрист с блестящим будущим следователя, по натуре Отелло – с пистолетом, между прочим, – делает мне предложение. Я таким образом реализую свою голубую, нет, розовую, нет, лучше красную – ты же коммунист! – мечту. После нескольких лет жизни в съемной квартире в Черемушках [15] мы наконец получаем двухкомнатные хоромы. Мой муж – не забуду сказать: следователь, – достает плитку, чешский унитаз, болгарскую мебель, и мы счастливо живем до глубокой старости на его сто двадцать рублей. Да, забыла сказать: если он не берет взятки, то прощай, чешский унитаз и болгарская мебель. А, еще чуть не забыла: я толстею от хорошей жизни до ста десяти килограммов, слава Богу, рост позволяет, ведь в Черемушках худым женщинам не место, немодно там быть худой. Ну что, юрист, первый претендент на мою руку, о чем задумался?