О, Мари! - [45]

Первого января моя бабушка и тети всегда ходили в церковь молиться за ушедших близких – своих погибших мужей, сыновей и родственников. Мари, в черной одежде и с покрытой головой, тоже ходила вместе с родителями в церковь, но двадцать пятого декабря – по католической традиции. В следующий раз семья Тоникян отправлялась в церковь шестого января – в этот день армяне празднуют Рождество. Молились они с чувством, усердно.

Традиция обмениваться подарками не была еще распространена так широко, как сегодня. Конфеты, торты, вина, коньяк, духи и платки женщинам – вот и все, не более. Да и подарить было особо нечего, ведь страна жила в тотальном дефиците. Однако голод и нищета давно остались позади, на улицах можно было видеть немало полных людей, чего раньше не встречалось. Появились первые валютные магазины, как мы их тогда называли – «чековые». Первый же рейд моего оперотряда в такой магазин грубо и бесцеремонно сорвали переодетые в форму милиционеров чекисты, которые никому не разрешали вторгаться в их вотчину.

Мама, понимая, что я ищу подарок для Мари, достала через знакомую привезенную из Москвы большую куклу, очень похожую на мою девушку, а я приобрел по сходной цене у молодых фарцовщиков блок сигарет More для мадам Сильвии – длинных черных, тогда они были очень модными – и несколько блоков жвачки для Мари и Терезы.

Приход Нового года мы отмечали два раза: по ереванскому времени, что на час раньше московского, и по московскому, с боем кремлевских курантов. По традиции встречать полночь полагалось дома, среди самых близких и родных, поэтому я сидел за столом вместе с мамой, отцом и братом. Первый телефонный звонок был от Мари, которая радостно и сердечно поздравила моих родителей с наступившим праздником. Через тридцать минут я уже был у нее. Наступил 1960 год – первый Новый год после моего знакомства с Мари.

Нам обоим стукнуло девятнадцать лет.

* * *

– Давид, сынок, ты не представляешь, как мы праздновали Новый год в Париже! Мы с Мари катались на карусели. Потом все вместе в кафе встречали полночь. Весь народ пел и танцевал.

Все они – мсье Азат, мадам Сильвия, Мари – взахлеб пересказывали мне какие-то памятные им эпизоды парижской новогодней жизни, показывали чудесные открытки, привезенные оттуда. Я старался делать вид, что мне интересно, но на самом деле мне становилось все грустнее и грустнее. Я понимал, что они все еще находятся в той жизни и втайне мечтают вернуться туда. А у меня другая жизнь, и линии наших жизней как будто идут параллельно, не соединяясь, а потом одна вдруг сворачивает налево, а другая направо, и обе исчезают за горизонтом.

– Давид, сынок, почему ты загрустил, что случилось? – спросила мадам Сильвия.

– Ничего. Странные люди в нашем деканате, на третье января уже назначили экзамен по финансовому праву.

Мари долго и пристально смотрела на меня, не мигая и не отводя взгляда, как будто понимала, о чем я думал минуту назад.

– Кстати, Давид, – оживился мсье Азат, – у меня есть один клиент точно твоего размера и комплекции, но его почему-то нет в городе, а пальто для него я обещал сшить точно в срок. Давай я сниму мерку с тебя, посмотрим, что получится.

Я равнодушно согласился и вскоре, сославшись на необходимость готовиться к экзаменам, попрощался и уехал домой. Мари не вышла меня провожать, как она это обычно делала. На улице было сыро и неуютно. На душе у меня скребли кошки.

– Почему так рано? – удивилась мама, когда я открыл дверь. – Я думала, ты еще часа на два задержишься.

– Нет, мам, у них были гости, и я решил поскорей вернуться. Отдохну, чтобы утром успеть сходить к дедушке, к бабушке, к тетям, в общем, совершить все необходимые визиты.

– К дедушке мы пойдем вместе, а сейчас еще можно успеть к бабушке и тетям. Папа и твой брат уже там. Иди, они всегда радуются, когда ты их навещаешь. Не забудь взять шоколад и шампанское.

* * *

Сессионные экзамены мы сдавали по отлаженной схеме. Все курсовые я выполнял за себя и за Рафу. Оба варианта с рукописного черновика перепечатывала машинистка из редакции отца. Конечно, было слегка подозрительно, почему мы представляем работы в печатном виде. Но преподаватели знали, кто мой отец, многие печатались у него в журнале (это было почетно), так что особых проблем не возникало. На экзамен мы приходили или самыми первыми, или самыми последними, но всегда вместе. Рафа вслух читал вопросы, как бы сомневаясь, правильно ли он их понимает, я быстро писал для него ответы, разными путями передавал ему листки, и он зачитывал текст. Конечно, случались и казусы – например, когда Рафа забывал прочитать вопросы вслух. Тогда приходилось ему подсказывать. Удивленному преподавателю мы объясняли, что готовимся к экзамену вместе.

Конечно, Рафа был далеко не глупым парнем, довольно начитанным и остроумным, но предпочитал делать лишь то, что ему нравилось. Читал он, в основном, детективы, хорошо разбирался в технике. Часто пропускал занятия. Он мог появиться в середине учебного дня, вздремнуть на лекции, но спортом занимался страстно и даже как-то ожесточенно. Для него, как во многом и для меня, спорт был способом самоутверждения, выходом накопившейся энергии, возможностью встречаться с друзьями вне университетского круга. Я входил в сборную университета по вольной борьбе, Рафа – по боксу, так как был перворазрядником по обоим видам спорта. В отличие от него я боялся сломать нос, повредить лицо и обращал повышенное внимание на свой внешний вид. Старался быть отличником, выполнять общественную работу начальника оперотряда, чтобы на третьем или, в крайнем случае, четвертом курсе вступить в члены КПСС. Это было необходимым условием для будущей удачной карьеры: открывалась возможность получить хорошее назначение – скажем, в прокуратуру, районную партийную или комсомольскую организацию, райсовет, райисполком или КГБ. В противном случае меня ждала милиция, какая-нибудь юридическая контора, юротдел завода или фабрики, в конце концов адвокатура или нотариат.