О, Мари! - [143]

* * *

Примерно через полчаса, когда я уже закрыл глаза и думал о возможных последствиях, над моей головой раздался требовательный голос. Возле моей койки стоял капитан с повязкой дежурного в сопровождении двух солдат.

– Одевайтесь и следуйте за мной.

Я взял куртку, какую-то книгу, полплитки шоколада, лежавшие у меня в тумбочке, и вышел из палаты.

Возле дежурной части госпиталя увидел стоящих кучками «футболистов», а также довольно большую группу, состоявшую из солдат и офицеров разных национальностей и нескольких медсестер. Все они присутствовали на футбольном матче и теперь оживленно обсуждали произошедшее.

– Дав, не бойся, мы с тобой, – кричал кто-то из армян.

– Ребята, не кучкуйтесь здесь, идите по своим делам, – махнул я забинтованной рукой. – Все будет нормально.

В комнате дежурного сидел неулыбчивый угрюмый майор и листал какие-то бумаги.

– Здравствуйте, товарищ майор.

– Представьтесь, как положено по уставу.

Я представился. Только после этого майор поднял на меня взгляд, посмотрел внимательно и пригласил сесть. Кажется, перед ним лежало мое личное дело – я заметил свою фотографию, приклеенную на бланке.

– Значит, скоро уже два года, как вы работаете по специальности следователем прокуратуры? Дослужились до старшего лейтенанта, но в армию идти категорически не хотите?

– Я бы рад, но, похоже, здоровье не позволяет. Кроме того, я не согласен со словом «категорически».

– И чтобы более наглядно доказать, что здоровье вам служить не позволяет, разбили другому офицеру, вашему сверстнику, лицо, выбили зубы и нанесли тяжкие телесные повреждения?

– Видите ли, матч был азартный, мы разгоряченные. Я и не заметил, как игра превратилась в потасовку.

– Может, имела место провокация на религиозной или национальной почве?

– Не могу утверждать. Насколько я помню, ничего подобного не было.

– Так что ж, выходит, ваши друзья врут? Тогда их можно привлечь к ответственности.

– А разве вы уже возбудили уголовное дело и они дали официальные показания? И после этого вы нашли столько доказательств, что взялись за свидетелей?

– Найдем, если будет необходимо.

– Вами движет жажда истины или желание непременно меня наказать?

– Вопросы здесь задаю я. В медицинском заключении республиканского военного госпиталя отмечено, что вы легковозбудимый холерик, порой не контролирующий свои действия. Тогда как вам можно разрешать носить оружие? Сегодняшний случай еще раз доказывает, что никак нельзя, – ответил он на собственный вопрос.

Вызвав дежурного, майор скомандовал:

– Сопроводите его на гауптвахту.

* * *

Первая мысль – предупредить Рубика, чтобы он не сообщал об инциденте моим родителям. Еще посмотрим, какой оборот примет это дело.

В полутемной, плохо пахнущей комнате, куда меня привели, никого не было. Вся обстановка – двое деревянных нар, рядом желто-черного цвета унитаз и чугунная мойка.

«Вот, друг мой, – подумал я, – и ты оказался примерно в тех же условиях, куда отправил столько народу, в том числе таких же молодых людей, как ты сам. Было тебе интересно, что чувствовали эти люди, что они переживали? Ты когда-либо об этом думал? Или был убежден, что все они оказались за решеткой за дело? А ты? Твоя выходка объективно тянет на хулиганство и нанесение телесных повреждений.

Интересно, подвергнут ли азербайджанца судебно-медицинскому обследованию и какие будут результаты? Если сотрясение мозга, что вполне вероятно, то можно и под суд загреметь. Допустим, получишь полгода условно, но это все равно судимость, а значит, тебя исключают из партии. Прощай, карьера, генеральские погоны, восхищенные взгляды…

С другой стороны, армия на треть состоит из людей, которых, вместо того чтобы посадить в тюрьму на небольшие сроки, отправляют служить. Возможно, со мной тоже так поступят. Подумаешь, подрались двое молодых ребят, офицеров… А если у парня серьезные травмы? Да нет, он такой толстый, здоровый, надеюсь, особо не пострадал.

Как же грязно и ужасно тоскливо вокруг… За несколько дней с ума можно сойти. Интересно, другие чувствуют то же самое или это я особо утонченная натура? Но кто же признается, что он не особенный, не чувствительный? Таких, должно быть, единицы – конченые дебилы, которые вовсе о таких вещах не думают. Что поделаешь, человеческая натура так устроена. Каждый думает, что он особенный, что у него особые права на жизнь, на счастье, на переживания… Да брось ты это, Давид, будь реалистом!

Эх, вот бы случилось чудо – вдруг открывается дверь и заходит Мари! С ней мне здесь было бы не скучно, хоть целый год… Нет, нет, не дай Бог! Какой же я эгоист! Как мне даже в голову пришло пожелать, чтобы моя невинная, чистая, ничего не знающая об этой стороне жизни девушка оказалась в таких нечеловеческих условиях?»

Дверь со скрипом открылась, и зашел сержант. Ни слова не говоря, бросил на нары так называемое постельное белье и серое вафельное полотенце, сильно пахнущее хлоркой, поставил на пол алюминиевый кувшин с водой, рядом сгрузил кружку, деформированную алюминиевую миску и ложку.

«Интересно, как может нормальный человек спать в такой постели, есть из такой посуды и вообще находиться в таких скотских условиях? А чему я удивляюсь? Бытовая культура народа находит свое отражение в больницах, в тюрьмах, в школах. У народа такая культура, соответственно, его больницы и школы именно такие. Большинство людей всего этого и не замечают, они привыкли из поколения в поколение жить в тесноте и в грязи.