О людях, которых я рисовал - [4]
В условленное время пришел Тарханов. Прежде чем приступить к работе, он тоже захотел посмотреть рисунки. Живо и весело узнавал знакомых. Некоторых по-своему, по-актерски, показывал, пародируя характерные позы и мимику.
Мы с удовольствием наблюдали, сколько легкости и изящества было в этом коренастом, неуклюжем на первый взгляд человеке.
Но вот лицо его стало хмурым. Брови сдвинулись и нависли над глазами. Глядя на рисунок, он отрывисто произнес:
— Это Москвин. Я его знаю. Мы с ним вместе в Художественном театре служим.
На лбу Лавренева взметнулось много поперечных морщин.
— Как же? — сказал он. — Как же так? Ведь это ваш родной брат?!.
Тарханов, будто не расслышав этой фразы, спросил, как ему надо позировать. Я сказал, что позировать не надо. Пусть чувствует себя свободно, продолжает беседу, а я в это время буду делать наброски.
Разговорить его не удалось. Он сел в кресло и просидел молча минут тридцать, пока я рисовал. Затем встал, посмотрел на рисунок, сказал, что узнает себя, и, заторопившись, стал прощаться.
Грузно, носками внутрь, дошел до двери, приоткрыл ее, переступил порог, повернулся и долгим, колючим взглядом задержался на Лавреневе…
Вдруг подмигнул, хитровато улыбнулся и, как бы продолжая прерванную фразу, сказал:
— Все люди братья! — и закрыл дверь.
«Из песни слова не выкинешь»
Ленинград тридцатых годов. Улица Ракова. Театр Эстрады и Миниатюр. Художественный руководитель И. О. Дунаевский. Главный режиссер Д. Г. Гутман.
Меня пригласили нарисовать серию шаржей для фойе. Сижу на репетиции. Делаю зарисовки.
Гутман говорит актеру:
— Много жестов. Много мимики! Все это надо экономить, делайте все проще!
— Я ищу зерно, — отвечает актер.
— Это не элеватор, а театр — здесь играть надо! — говорит Гутман. — Понятно?
— Понятно, — отвечает актер и начинает репетировать сначала.
— Много текста! — кричит Гутман. — Где автор? Почему автора нет на репетиции? Надо сократить текст!
— Пойдемте в кабинет, — потихоньку говорит Дунаевский, — я вам расскажу, что это за человек.
Исаак Осипович останавливается на площадке лестницы, берет меня за лацкан и начинает рассказ:
— Однажды с Гутманом был такой случай. Он снимался в фильме «Дети капитана Гранта» в роли полковника, типичного шотландца, с большими бакенбардами.
— Сегодня, — сказал ему оператор, — мы вас будем снимать в профиль. Вы пройдете перед аппаратом и произнесете такой-то текст.
Через пятнадцать минут Гутман был готов. Он загримировал только одну сторону лица — ту, которую видит кинокамера, и наклеил только одну бакенбарду.
— Вот что такое Давид Гутман, — заканчивает свой рассказ Дунаевский. — Дайте ему волю, и он сократит все! Впрочем…
Мы входим в кабинет. Дунаевский садится к роялю.
— Послушайте, — говорит он, — новая песня. Для программы, которую мы готовим.
Пальцы его ложатся на клавиши. Он поет:
— Кахо-овка. Кахов-ка, родна-я винтовка…
Голоса никакого. Но поет он взволнованно. Музыка удивительно совпадает с романтической приподнятостью светловских стихов.
Вот он кончает петь и поворачивает ко мне голову. Я вижу вопросительную улыбку.
— Как вам нравится текст песни? — спрашивает он. — Можно ли здесь что-нибудь сокращать?
— А разве Гутман хотел сокращать?
— Представьте, — говорит Дунаевский. — Он двое суток продержал текст и… — Дунаевский улыбается, открывает папку и протягивает мне листок бумаги. Я вижу напечатанный на машинке текст песни, а под ним, рядом с подписью Михаила Светлова, красным карандашом: «Из песни слова не выкинешь! Давид Гутман».
Юбилей
Я помню Яблочкину главным образом по юбилеям.
Пятидесятилетие,
шестидесятилетие,
семидесятилетие,
восьмидесятилетие…
Эта зарисовка сделана в Доме актера в день ее девяностолетия.
Ее чествовали, поздравляли, вручали адреса, подарки, цветы…
— Вы чудесно выглядите,— сказал ей театральный рецензент Всеволод Шевцов.
— Вы мне льстите, милый, — ответила Александра Александровна. — Разве может хорошо выглядеть женщина… в семьдесят лет?
Не в бровь, а в глаз
— Почти сто лет меня рисуют, — сказал Корней Иванович Чуковский. — Кто только не рисовал на меня шаржей: Репин, Маяковский, Реми, Радлов, Антоновский, Ротов, Кукрыниксы, Ефимов… и обязательно рядом со мной рисуют муху: один — на носу, другой — на темени, пятый — над носом, десятый — над бровью… Пойдемте ко мне. Я вам покажу.
Корней Иванович показал мне десятки рисунков, и почти в каждом из них обыгрывалась «Муха-цокотуха» либо сама по себе, либо в обществе букашек, таракашек…
— Видите, что делается, — продолжал Чуковский, — и никто не сказал: вот Чуковский, он издавал журналы, редактировал книги, написал двадцать томов комментариев к Некрасову, книгу о Репине, Алексее Толстом, Андрееве, Горьком, множество статей о русском языке, перевел Твена, Свифта, Конан-Дойля, Уитмена…
«Корней Иванович прав, — подумал я, — попробую нарисовать его по-другому».
Я пришел в мастерскую и принялся за работу. Было сделано множество вариантов. Эскизы, один за другим, превращались в клочья и летели в корзину.
И когда я окончательно разуверился в том, что у меня что-нибудь получится, я нашел новое решение — рука машинально нарисовала муху.
Королева огромной империи, сравнимой лишь с античным Римом, бабушка всей Европы, правительница, при которой произошла индустриальная революция, была чувственной женщиной, любившей красивых мужчин, военных в форме, шотландцев в килтах и индийцев в тюрбанах. Лучшая плясунья королевства, она обожала балы, которые заканчивались лишь с рассветом, разбавляла чай виски и учила итальянский язык на уроках бельканто Высокородным лордам она предпочитала своих слуг, простых и добрых. Народ звал ее «королевой-республиканкой» Полюбив цветы и яркие краски Средиземноморья, она ввела в моду отдых на Лазурном Берегу.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга о человеке, который оказался сильнее обстоятельств. Ни публичная ссора с президентом Путиным, ни последовавшие репрессии – массовые аресты сотрудников его компании, отъем бизнеса, сперва восьмилетний, а потом и 14-летний срок, – ничто не сломило Михаила Ходорковского. Хотел он этого или нет, но для многих в стране и в мире экс-глава ЮКОСа стал символом стойкости и мужества.Что за человек Ходорковский? Как изменила его тюрьма? Как ему удается не делать вещей, за которые потом будет стыдно смотреть в глаза детям? Автор книги, журналистка, несколько лет занимающаяся «делом ЮКОСа», а также освещавшая ход судебного процесса по делу Ходорковского, предлагает ответы, основанные на эксклюзивном фактическом материале.Для широкого круга читателей.Сведения, изложенные в книге, могут быть художественной реконструкцией или мнением автора.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.