О любви (сборник) - [70]

Он обнял Старкова и скрылся.

Старков пошел вперед, наступая в какие-то лужи, спотыкаясь о выбоины, коряги. Тоннель отчетливо тянул вверх. Затем он уперся в дощатую преграду. Без труда оторвав изгнившие доски, Старков вырвался из земляного плена в предрассветную ясность утра.

Он стоял на помосте виселицы, перед ним чуть раскачивалась веревочная петля, за которую держался палач. А по сторонам недвижимо, словно высеченные из камня, высились фигуры прокурора, начальника тюрьмы, врача, священника, стражей…

…Старков вскрикнул и проснулся.

Карцер. Утро глядело в мрачную щель голубизной высокого окошка. Он не сразу вспомнил, где находится. Оглядывает свои «хоромы», и к нему возвращается память о вчерашнем дне и о поманившем его свободой сне.

Он тяжело поднялся. Поискал умыться и нечего не нашел.

Постоял, раздумывая, и, встряхнувшись, стал делать гимнастику. Но после двух-трех вздохов и выдохов растерянно остановился, вспомнив и последнее: сегодня конец.

— Зачем?.. — произнес он вслух и сам себе ответил: — Перед смертью не надышишься.

И с этой шуткой висельника вернулась к нему его невероятная выдержка. Он продолжал упражнения: приседания, повороты, бег на месте.

Он еще «не добежал», когда за ним пришли: начальник тюрьмы, врач, надзиратель карцера и двое низших служителей.

— Уже? — спросил Старков. — А мне дадут зайти в камеру?

— Зачем? — спросил начальник тюрьмы.

— Побриться. Помыться. Я хочу быть в порядке.

— Вы были бы в порядке, если бы не учинили скандал. Такие выходки расцениваются как бунт.

— Дайте руку, — сказал врач. Он посчитал пульс. — Вы сделали всю гимнастику?

— Да. Успел.

— Тогда нормально.

Он вынул стетоскоп и послушал сердце арестанта.

— Ну и насос у вас! — сказал восхищенно.

— Никогда не жаловался.

— Что вчера случилось? Сдали нервы?

— С нервами у меня все в порядке. Но я не допускаю ни тюремного, ни вельможного хамства.

— Но-но, полегче! — одернул его начальник тюрьмы.

— Вы уже ничего не можете мне сделать, — насмешливо сказал Старков. — Кончилась ваша власть.

— Ничуть. Лишу прогулок.

— Каких еще прогулок?

— С сегодняшнего дня вам разрешена прогулка…

…Старков и двое тюремщиков идут по внутреннему двору тюрьмы. Он впереди, они на полшага позади.

Старков идет очень медленно, приостанавливается, задирает голову и ловит лицом солнечный свет чистого морозного утра. Тюремщики тоже останавливаются и терпеливо ждут, когда арестант последует дальше.

Старков увидел свежий конский навоз и над ним стайку суетливых воробьев.

— Воробьи, — говорит он, оглянувшись на тюремщиков.

Пошли дальше. Он приметил куст рябины, сохранивший красные прокаленные морозом ягоды.

— Рябина, — сказал он неуверенно.

— Послушать тебя, так ты долгий срок мотаешь, — сказал более общительный из тюремщиков. — Давно ли тут? А уж весь Божий мир позабыл…

— А я его раньше не помнил, — тихо проговорил Старков…

…Свежий, раскрасневшийся после прогулки, Старков возвращается в свою камеру. Здесь его ждет неприятный сюрприз: на табурете уютно устроилась с вязаньем изгнанная им Мария Александровна. Он провел рукой по глазам, пытаясь прогнать наваждение.

— Опять вы?.. — произнес он ошеломленно.

— От меня так просто не отделаться, — сказала она с добродушным смешком. — И хотите злитесь, хотите нет, я подала прошение на имя государя.

— Вы подделали мою подпись?

— Боже избави! За кого вы меня принимаете? — Мария Александровна рассмеялась. — Я от себя подала. Государь мне не откажет. Не может отказать.

— Я не знаю, кто вы, — тягуче, предохраняя себя от нового взрыва, произнес Старков. — Но я никого не уполномочивал вмешиваться в мои дела. Слышите? — Он опять начал заходиться. — Я вас не знаю. И знать не хочу!

— Да нет же, — с кротким упорством сказала Мария Александровна. — Вы меня знаете. Только притворяетесь зачем-то… Я вдова Кирилла Михайловича.

Он молчал, то ли все еще не понимая очевидного, то ли не желая понимать. Она шутливо надула губы:

— Какой беспамятный! Вы же прекрасно знали моего мужа.

— Извините, — бессознательно продолжая сопротивляться слишком тягостному открытию, деревянным голосом сказал Старков. — Я не имел чести знать вашего супруга, даже не был представлен ему.

— За что же вы его тогда?.. — как-то очень по-домашнему удивилась Мария Александровна.

Ее наивность разрядила обстановку. Старков испытал странное облегчение — теперь все встало на свои места.

— Можно не объяснять? — Он едва скрыл усмешку.

— Как хотите, — сказала она чуть обиженно. — Но Кирилл Михайлович был очень хороший человек. Если бы вы знали его ближе, вы бы его полюбили.

Старков очень пристально и недобро уставился на нее. Она заметила это и, подняв голову над вязаньем, улыбнулась ему.

— Правда, правда, — сказала детским голоском.

— Тут правда не ночевала, — жестко сказал Старков. — Говорят, любовь слепа. Но не до такой же степени. Вы не могли не знать, какова общественная репутация у вашего мужа. Меня это не касается. Я хочу понять другое: что вам от меня надо? Зачем вам сдалась эта фальшивая и утомительная игра?

Она перестала вязать и с огорченно-растерянным видом уставилась на Старкова:

— А теперь я вас не понимаю. Какая фальшь, какая игра? Спасти человека — это игра?