О любви, которой уже нет - [14]

– Неужели его родители этого не видели?

–Видели и выразили возмущение поведением Наташи. Вскоре он увез нас из Сибири.

Из Кургана мы приехали в Волгоград, мы оказались в домике, который построила наша мама и из которого он ее выгнал.

– На какие же средства вы жили?

–Отец, в основном, не работал. Он заставлял нас ходить на свалку, собирать вещи и продукты. Этим мы и питались. И все это время мы подвергались физическому насилию, а Наташа еще и сексуальному. Это место было "Голгофой" Наташи, пока она не уехала в общежитие уже став студенткой института.

Миша замолчал, в его глазах застыли невыплаканные в детстве слезы.

Даже теперь, почти сорок лет спустя, мне трудно вспоминать эту историю. Давно нет в живых ее отца, истлел Наташин прах в могиле, с которой недавно украли надгробие, чтобы распилить на мраморную плитку. Но тот ужас, который я ощутил, узнав эту историю, остался в моей памяти навсегда.

Перед самыми похоронами приехала теща, и когда мне рассказали, что она ходила по местным магазинам и жаловалась всем, что жиды убили ее дочь, я навсегда вычеркнул ее из своей жизни.

Я плохо соображал, у меня в памяти остался один фантасмагорический эпизод. Я отправлял контейнер с вещами обратно в Черновицы, вел мотоцикл, отсоединенный от коляски, по снежной дорожке, чтобы погрузить его в контейнер.

Внезапно грузовик, в кузове которого был мой контейнер, завелся и поехал навстречу мне, он ехал прямо на меня и я спасся, бросив мотоцикл в снег и прыгнув туда сам.

Грузовик проехал мимо, я поднял тяжелый мотоцикл и увидел, что грузовик, развернувшись опять едет на меня.

Я настолько был полон апатии, что застыл на месте и ждал – убьет так убьет.

Не то что я хотел умереть, мне было все равно.

Грузовик остановился в паре сантиметров от меня. Я залез в кабину и даже не спросил шофера почему он меня чуть не убил. А тот не сказал ни слова.

Я возвращался в Черновцы третий раз, мои дети и воспоминания – это все, что оставалось у меня от Наташи и от любви.

Я, конечно, никогда не прощу себе того, что произошло. Я был слеп и не видел, что происходит с самым близким мне человеком.

Я сейчас понимаю, что ребенок, выросший в семье родителей–тиранов, вырастает склонным делать тайком то, что он или она считает нужным, вместо того чтобы пойти на открытую конфронтацию, заявив о своих намерениях.

Тогда я этого на понимал, и не сумел спасти Наташу от себя самой.

Да, Наташа, есть вещи плохие, но самые плохие – это те, которые поправить нельзя, и их последствия тоже самые плохие.

Впрочем, я сам понял это позже, прислушиваясь к дыханию, задыхающегося от крупа полутора–годовалого сына, или еще позже, очнувшись от внезапной многочасовой потери сознания и видя перепуганную маму и детей у своей холодной постели.

ЭВАКУАЦИЯ

Я стоял у окна спальни и глядел на невысокий дома напротив. Раньше тут размещался институт усовершенствования школьных учителей. Теперь здесь был ОВИР, да–да, тот самый который разрешал (или запрещал) выезд на запад. Недоучившихся учителей выселили отсюда несколько лет назад, в самый расцвет застоя.

Дело было в том, что в Черновцах многие жители мечтали уехать за границу, которая, как известно, была на замке.

Из всех национальных групп, населявших большой город, только одна имела шансы на выезд – евреи, которые начали получать разрешения на выезд благодаря многолетним усилиям Израиля и Америки.

Заявления на выезд принимали раз в неделю у небольшого числа желающих, которые имели столь желанный многими документ: приглашение на переезд в Израиль. В день приема у дверей ОВИРА, которые выходили на узкий тротуар одной из центральных улиц, собиралась толпа людей. Люди, которым еще долго было ждать, приходили убедиться, что их не выбросили из списков, некоторые торговали своими местами в очереди.

Эта еврейская толпа, перегородившая улицу в центре города, не понравилась заезжему милицейскому генералу и по его приказу ОВИР перенесли в здание напротив моего дома, которое имело большой внутренний двор, не просматриваемый с улицы. Там евреи собирались раз в неделю на протяжении нескольких лет, пока в один прекрасный день по приказу свыше не покончили с этим и приняли документы сразу у всех желающих выехать.

После этого евреи приходили в ОВИР только по вызову, чтобы получить разрешение на выезд или (чаще) отказ, и в большом дворе стало пусто и тихо.

В 88–м году ОВИР работал по–настоящему, было время перестройки и разрешения на выезд получали не единицы, как раньше, а тысячи людей.

Но из моего окна все выглядело как и прежде – безлюдные комнаты, обставленные письменными столами, изредка промелькнет чей–то силуэт и опять никого.

Я вздохнул и отошел от окна. Может и я скоро понесу в ОВИР документы, но раньше надо было решить свои проблемы.

Раздался дверной звонок. Римма стояла у дверей и почему–то смотрела на соседского ребенка, играющего во дворе.

Наш дом, как и многие другие дома, построенные при Австро–Венгерской империи, имел уютный внутренний двор.

Стены дома заросли виноградом, который образовал крышу для двора. Получился очень уютный дворик, где играли дети и сидели на лавках взрослые. Мальчик лет трех деловито загружал машинку песком.