О любви ко всему живому - [62]

– Поверь мне, мааальчик, – девушка растягивала слова, явно наслаждаясь звуками своего голоса, – жизнь – сложная штука, и все на самом деле не так, как кажется. Я слишком крутая для тебя, мальчик, слишком опытная, и я дорого стою. Я тебя использую и брошу.

Она с удовольствием повторяла фразы шикарных женщин, слышанные в сотне фильмов, прочитанные в десятке книг. Стоило дожить до двадцати шести лет хотя бы ради того, чтобы восторженные молокососы начали смотреть снизу вверх, открыв рот.

– Я столько пережила, сколько тебе и в самом эротическом сне не приснится, а ты все: «Любовь, любовь». Не смеши меня, блин. – Она нарочито понижала тембр, стараясь произносить слова сексуально и значительно. Получалось здорово, только словечко «блин» не вписалось – случайно вырвалось.

Костик молча шел рядом и почти не слушал. «Дурочка ты моя, дурочка. Обидели тебя крепко, вот и огрызаешься. Я-то знаю, как тебя Мошквин кинул, как ты за ним почти год бегала. Ну отыграйся на мне, отыграйся, я тебя всякую возьму».

Он вспоминал подробности тех двух раз, когда она позволила к себе прикоснуться. Дала – это у нее называется «дала». Один раз спьяну, на даче того самого Михаила Мошквина, куда Костик попал вместе с компанией дипломников. Его, второкурсника, почему-то прихватили обмывать защиту мошквинского младшего брата. Хозяин дачи – тридцатилетний, красивый, успешный – немного посидел с молодняком и уехал, а Стэлла, одна из бывших подружек, метнувшаяся было за ним, вернулась со двора обратно, и по растерянному личику стало понятно – не взяли. Она быстро и безобразно напилась, и Костику впервые обломился кусок счастья – нежное, вздрагивающее, безвольное поначалу тело, слезы, невнятный шепот, красные ногти, царапающие спину, и еще много всякого, о чем он потом полгода вспоминал. В следующий раз ему достался Новый год – праздник, который Стэлла мечтала провести совсем с другим человеком… Он тогда так и не заснул, смотрел на нее спящую и думал только: «моя, моя, моя». Но после она опять пропала, сначала просто отказывалась встречаться, пару раз даже послала, а потом вообще не снимала трубку, когда определялся его номер. И вот сейчас, уже весной, она наконец ответила на звонок и согласилась прогуляться.

– Ну вот скажи, куда, куда ты меня поведешь?

– В парке можем походить…

– Ага, чебуреков пожрать. Не тупи.

– Ну, в «Пирамиду».

– Точно, а потом в подъезде потрахаться!

– Эль…

– Блин, не смей меня так называть!

Родители нарекли ее Эллой, но имечко, напрочь скомпрометированное ильфо-петровской героиней, отравило все детство, и она стала Стэллой, звездой. В ранней юности ее белая кожа, оттененная зачерненными волосами, казалась фарфоровой, но за последний год лицо по утрам все чаще смотрелось отечным и рыхлым. Впрочем, все поправимо – если не пить накануне, выспаться и подкраситься. Сейчас, в красном коротком платье, она была настоящей звездочкой. У нее выдалась паршивая зима, работа в салоне сотовой связи оказалась не только трудной, но и непрестижной для взрослой девушки с претензиями. С мужчинами не везло так, будто порчу навели… А чего? Стэлла – девушка продвинутая, в заговоры не верила, а вот в биоэнергетику – запросто. Будто присосался кто – и тянет из нее удачу и силу. И вчера, когда совсем ослабела и пала духом, вдруг сдалась и согласилась встретиться с этим дурачком, с которым пару раз перепихнулась от тоски. Удивляясь самой себе, собиралась сегодня на «стрелку» с некоторым волнением, совсем, видно, одичала за зиму. Нарядилась, накрасилась, пришла – а он теперь смотрит жалкими собачьими глазами и тупит. Подбешивает, блин.

– Прости, Стэлла. Послушай, у меня есть деньги, хватит на ужин, где скажешь. Куда ты хочешь?

– А в «Дакар» слабо? У тебя сколько? Поди у мамы сто рублей из кошелька спер?

– Не важно, пошли, у меня хватит.

Он написал курсовые чуть ли не для половины потока и мог теперь отвести свою принцессу куда угодно. Пусть, если ей нужна вся эта фигня, пусть будут свечи, официанты, крахмальные скатерти и серебро, как в кино.

– Да ты посмотри на себя, с тобой в нормальное место не пустят.

А чего? Брюки глаженые, ботинки новые, рубашка чистая – чего еще-то? Костик нисколько не стеснялся своей внешности – средний рост, средний вес, волосы темные, глаза вроде серые. Не урод, не красавчик, нормальный. Стэлла, она, конечно, да… Но Костик был твердо уверен, что любовь его совершит чудо, принцесса расколдуется и обратит внимание на обычного парня. Когда мама, добрая, умная мама, услышала про Стэллу, она чуть ли не впервые выругалась при Костике: «Ты в своем уме?! С этой „бэ“ полгорода переспали». Так и сказала, но «бэ» в ее устах звучало самым страшным матом… Костик тогда рассвирепел – даже мама не понимает, повторяет грязные сплетни. И он не мог объяснить, не мог рассказать, какой на самом деле чистой и светлой была его девочка, его звезда. Сквозь ее грубость и горькую обиду на жизнь он один сумел разглядеть потерянного, перепуганного ребенка и поклялся, что теперь никто и никогда не сделает ей больно. А она все «мааальчик, мааальчик…». Дурочка.

Они как раз огибали парк, когда Стэлла, расписывавшая крутость своего последнего ухажера, замолчала. Потому что у обочины было припарковано воплощение той самой прекрасной жизни, о которой она вдохновенно лгала последние полчаса. Длиииииннный многодверный лимузин, и не белый или черный, а красный, как кровь, как вино, как страсть. И вместо номера надпись «star». А?! Чудо, видение, мечта – Стэлла от волнения сжала кулаки, острые ногти вонзились в ладони, но сон не закончился, наоборот: передняя дверь медленно отворилась, показался человек. Мужчина неторопливо обошел автомобиль и остановился на тротуаре прямо перед замершей Стэллой. Он был такой, как бы это сказать… в точности как Любимый Мужчина Кэрри Брэдшоу из «секса-в-городе» – красивый, элегантный и, несомненно, богатый.