О любви. Истории и рассказы - [113]

Его звали Николай Шефлер. Так и не знаю наверняка, кто же он был по национальности – русский, еврей, немец? По-русски, совершенно точно, говорил отменно, без акцента, но как-то книжно и в упор не понимал значения слова «халтура». В Интернете мне удалось найти информацию про Белу Шефлера, действительно архитектора, немца, выпускника знаменитой школы Баухауз, коммуниста и идеалиста, приехавшего на Урал заполнить центры городов диковинными в своей прямоугольной лаконичности постройками стиля конструктивизм. Но это было до войны, когда с немцами еще дружили. И был он намного старше. Его расстреляли в сорок втором по обвинению в шпионаже. И у него не было ни родственника, ни однофамильца, судьба его детей неизвестна.

Кем на самом деле был Николай Шефлер? Почему оказался среди военнопленных? Он, похоже, и не воевал. Когда при нем кто-то завел разговор насчет того, что пленных, за все ими содеянное, «надо живьем закапывать, а не спецпайками и посылками с ихней Германии от пуза кормить», Шефлер побледнел, затрясся и закричал, что лично он никого – вы слышите, никого! – не убивал. Это был единственный раз, когда он повысил голос. Обычно говорил ровно, тихо, но все его слушали. Пленные на стройках его очень уважали, говорили с ним по-немецки и называли «Николас».

А тогда, сидя на стуле и слегка покачивая гудящей от боли головой, Полина увидела разложенные по столу чертежи. Линии. Графику.

Графика каждого архитектора индивидуальна, как почерк. Эта была тонкой, удивительной, совершенной.

Шефлер все суетился вокруг нее – вам плохо? может, вам воды? позвать врача? Голова уже почти не болела, но Полина прикинулась, будто ей и впрямь нехорошо, согласилась и на воду, и на холодный компресс, только врача не надо. А дальше уже как-то вполне прилично было, не таясь, порассматривать бумаги на столе. Шефлер сначала держал компресс на ее затылке, потом все-таки занялся работой и все поглядывал на нее, отвечая на вопросы Полины – не мешает ли она ему – «нет, нисколько».

Окна нужны были «пороскошней». Так и сказали. Центральная улица одного из крупнейших городов опорного края, еще не утихшее ликование от победы, пышная эклектика: сплав ампира, классицизма, ар-деко и чего только можно. Шефлер отвечал за декоративную часть, за фасады, и у него они выходили с уклоном в барокко и готику. Он рисовал эскизы окон – вытянутых, стрельчатых. Полина уже без стеснения неотрывно смотрела. «К таким окнам нужны витражи», – вырвалось у нее. Вот тут Шефлер был уже не слишком доволен тем, что лезут в его дело. «Как вы себе это представляете?» – сухо спросил он. «А вот так», – Полина взяла карандаш и обрезок ватмана и за полминуты набросала ту самую звездчатую розу. У Шефлера при взгляде на рисунок вытянулось лицо. «Не утвердят… хотя… я сделаю так, чтобы утвердили».

И действительно – утвердили. Шефлер умел убеждать кого угодно. Даже Полининого отца. На Шефлера не действовали ни крики, ни угрозы. Только разумные доводы. Но в последних он мог перегнуть всех. Всегда спокойный, корректный, графичная улыбка, твердый взгляд. Будто и не в плену был. Будто его не уводили каждый вечер конвоиры. Целиком себя осознающий, даже в таком месте нашедший себя дар, спокойная сила.

Полина приходила к нему каждый день. Показывала эскизы – то, что теперь называется дизайном интерьера: оконные рамы, двери, перила, лепнина. Что-то Шефлер откладывал в сторону, что-то одобрял, но никогда не поучал ее. Относился к ней как к ровне.

Именно этого ей не хватало всю предшествующую жизнь.

Разговаривали не особенно много. Иногда разговоры были строго специальные – о тонкостях композиции. Но чаще – обыкновенные. О том, что главный сметчик похож на мокрую ворону – не во́рона, а именно ворону, скандальную, хриплую, горластую. Да хотя бы о форме облаков за окном. Даже с подругами Полина не умела вести такие ненавязчивые разговоры. Любое – вне семьи – общение было хоть чуть-чуть, но выполнение задания. Быть веселой, быть уместной. Здесь не так. Здесь можно было быть какой угодно. Хоть часами молчать.

Они и молчали тоже. Пили жидкий, из экономии, чай. У Шефлера была интересная особенность: любые действия он мог одинаково хорошо выполнять что правой, что левой рукой. И чертить, и рисовать, и писать тоже. Мог писать одновременно обеими руками, причем левой – зеркально, как Леонардо да Винчи. Несомненный признак гения. Еще умел без линейки проводить прямые линии. Идеально прямые. Полина прикладывала линейку, проверяла и радостно смеялась.

Однажды Шефлер забрал у нее опустевший стакан (да, те самые прозрачные граненые стаканы с темными резными подстаканниками). Протянул руку и так ловко вытащил из волос Полины шпильку, что вся прическа рассыпалась буйными пружинистыми кудрями. «Зачем вы пытаетесь укрощать такую гриву? Ведь необыкновенная красота». Единственная – за все два с половиной месяца – вольность с его стороны и пристальный, твердый, как всегда спокойный и все же глубоко внутри диковато тлеющий взгляд. Было жутко – но еще более жутким оказалось то, что Полине этот взгляд и жест страшно понравились: будто с крутой горы на ледянке. Дух захватывает.