О любви и других чудовищах - [5]

Жизнь в большом городе скучной не бывает. Моим способностям здесь находилось широкое применение, что втягивало меня в неожиданные приключения. Однажды, прогуливаясь по крепости Старого Дели, я увидел стоящую в дверях девушку. Обычную девчонку, подростка в ярком красном сальвар камиз,8 слишком просторном для нее. Улочка полна была народу и шума, велосипедных звонков и призывов торговцев фруктами и прозрачного яркого света второй половины лета. Увидев ее в темной подворотне старого дома, увидев ее омытое солнечным лучом лицо, я, как удар в лоб, ощутил муку ее ума. Я ощутил безнадежность столь полную, что инстинктивно свернул к ней. Она попятилась от меня, а в дверях здания, в котором я теперь узнал бордель, появился мужчина.

Так я повстречался с Дулари. Для того чтобы вызволить ее, понадобились почти все мои скудные сбережения (на выкуп) и помощь местного женского общества. Потом ей нашли работу в швейной мастерской, где десятки изнуренных работой молодых женщин шили новенькие одежды для заморского рынка. Я изредка виделся с Дулари, но чаще чувство вины заставляло меня держаться поодаль. Правда, жизнь ее изменилась к лучшему, но все же это была не жизнь для четырнадцатилетней девочки. Но я теперь принадлежал к среднему классу. Я должен был держаться в определенных рамках. Кроме того, комнатку, в которой я жил, мне сдавала большая шумная семья из Пенджаба. В моей жизни не было места для Дулари.

Все же я не скрывал от себя того, что мог бы полюбить ее. Она была еще ребенком, и это было неприлично, но я заглядывал в ее разум, не замечая тоненького изломанного тела. Она походила на вошедший в пословицу лотос в темной воде: корни зарылись в ил, но он стремится вверх, чтобы раскрыть лепестки под небом. Под шрамами часть ее существа осталась нетронутой пережитыми лишениями и унижениями: в ней был ум, надежды и пласты изумительной сложности, полные возможностей, которым вряд ли дано осуществиться.

Совсем иначе обстояло дело с моим коллегой Манеком. Он был образованный, с большим будущим и недурно зарабатывал. Его разум — я неизменно видел в каждом не только телесное существо — был простым и чистым, как прибранная комната, а его мысли и чувства часто просвечивали наружу. Однажды я почувствовал его уныние и спросил о причине. Он, как обычно просто и честно, рассказал, что влюблен в девушку, на которой не может жениться. Их разделяли каста и класс, и родные его возлюбленной круглые сутки стерегли ее, чтобы не дать им встретиться. Хуже того, и его родные уже подыскивали для него подходящую невесту. Естественно, я стал его доверенным другом.

Тем летом мой хозяин решил провести отпуск с семьей в родной пенджабской деревне. Они заперли все двери в квартире, кроме моей комнаты, кухни и ванной, и оставили меня в тишине и одиночестве, каких я прежде не знал.

Поэтому Манек приходил ко мне домой. Однажды, когда он чуть не плакал, я обнял его, чтобы утешить. После того случая мы стали, можно сказать, любовниками. Он говорил, что он не гей, но ему хотелось, чтобы я притворялся женщиной, позволял обнимать, ласкать и утешать себя. В его сознании иллюзия была такой полной, что я, лежа рядом с ним, почти чувствовал, как вздымаются мои груди. Я тем временем осторожно, бережно касался его разума. Мне кажется, наш мысленный контакт помогал ему расслабиться, хотя он и не замечал щупальцев моего мозга. Спрятав лицо на моем обнаженном плече, он шептал имена всех женщин, которых любил издали, заканчивая именем Анджаны, своей возлюбленной.

Потом была Шила — не женщина, а тихая мышка, — старшая незамужняя дочь супружеской пары из квартиры надо мной. Ее сестры вышли замуж и ушли из дома, но она с виду была дурнушкой, так что уже не надеялась найти кого-нибудь. В любви, как и в мыслях, она была дерзкой, изобретательной и нежной, но говорила лишь прикосновениями. За несколько первых наших свиданий она не произнесла ни слова. Я однажды нарушил наш договор молчания, вымолвив слово «люблю». Она села на кровати, устремив на меня глаза, полные злых слез.

— Никогда больше не смей говорить этого, — яростно приказала она.

Потом запрыгнула на меня и сорвала с меня рубашку. Темные глубины ее разума дрогнули, уходя еще глубже: пещеры открывались, как пасти, в расщелинах, в тайниках ее души грохотали бурные потоки чувств. Она была неотразима, но я был ей не нужен. Кончилось тем, что судьба в лице разведенца, искавшего новую жену, увела ее из дома и из города.

Порой меня тревожило мое отличие от других молодых людей. Я выглядел и одевался как мужчина, но для меня ничего не значили условности, проводившие различие между мужчиной и женщиной. Я мог зайти с другими парнями в подозрительную пивную и выпить с ними пива, но я не понимал, что с женщинами нужно флиртовать, состязаясь за их благосклонность. Я мог подсесть к женщине и заговорить с ней о работе или о вышивке на ее блузке. Женщины, с которыми я работал, находили, что я — единственный мужчина, в присутствии которого они могут болтать так же непринужденно, как в своей женской компании. Однажды я принял участие в разговоре о месячных, хотя ограничился заинтересованными расспросами. «Арун, это уж слишком!» — сказали они, вспомнив вдруг, что я мужчина. Кулинарные программы я смотрел с таким же интересом, как борьбу и крикет. Способность видеть сознания научила меня воспринимать человеческое существо в целом, за пределами различий между мужчинами и женщинами. После нескольких месяцев исследований я пришел к выводу, что существует не два пола, а по меньшей мере тридцать четыре. Возможно, «пол» — неподходящий термин: вернее было бы позаимствовать понятие из географии — тридцать четыре климатические зоны человеческого сознания.