О любви и других чудовищах - [19]

Мы были так поглощены друг другом, что обоих как громом поразил стук в дверь и крики в коридоре. Мы уже почти слились: верхние пуговицы его желтой рубахи были расстегнуты и я свободно вдыхал запах его кожи. В тот миг, когда мы отшатнулись друг от друга, я увидел, что висело на черном шнурке у него на шее.

Человеческий палец. Он выглядел свежим, ноготь блестел розовым — что казалось странным: ведь он провисел у него на груди много лет, этот трофей. Я не сомневался, что когда-то этот палец принадлежал Джанани.

— Пожар! — выкрикнул мужчина за дверью и, оставив нас, бросился к следующему номеру. Внизу слышались крики смятения. Запахло дымом.

Рахул Може в бешенстве уставился на меня.

— Это ты привел ко мне этих гадов? Значит, все-таки предательство.

— Нет! — отвечал я. — Скорее, выберемся отсюда. Как знать, это может быть и обычный пожар.

Но я уже понимал, что это не так. Меня выследили. Тот мужчина в поезде… его инициалы. А. Р. — как подпись на записке, показанной мне Рину много лет назад в Гималаях.

Должно быть, они давно напали на мой след.

Нижняя часть здания была охвачена пламенем. Из одного помещения, использовавшегося, как видно, под стойло, выводили скот. В дыму кружилась солома. Уже собралась толпа зевак, кто-то тащил ведра с водой.

Мы с Рахулом Може протиснулись сквозь толпу. На улице полно было людей, скотины, велосипедов и шума. Мне, как и ему, хотелось отыскать тихое место, где мы могли бы быть вместе. Воспоминание о том, что за шнурок обвивает его шею, билось у меня в сознании.

Мы нашли пустырь за строящимся домом. В это время и стройка, и пустырь были безлюдны. Нас окружали огромные прямоугольные штабеля красного кирпича. На пустыре стояло что-то вроде склада — толстостенный сарай с прочной дверью. Мы остановились перед ним, переглянулись. В его сознании вибрировал голод. Я кивнул.

Он приложил палец к замочной скважине, вытянул его в форму ключа, и замок щелкнул, открываясь. Мы вошли в темное помещение, куда свет попадал только сквозь щели под крышей. Внутри лежали пыльные мешки с цементом. Я ощутил сознание крысы, шмыгнувшей между мешками. Еще я видел, но не сказал ему, что из толпы возле гостиницы вслед за нами выскользнул человек. А может быть, и двое. Интересно, что оба они были пустышками. Я не мог ощутить их разумов. И Рахул Може не мог.

Этот палец. Вот что помешало мне предостеречь его.

Я подумал о себе. Меня вытащили из огня раньше, чем он полностью уничтожил мое прежнее «я». И он станет таким же — существом, с которым я смогу сливаться разумом, но желание уничтожать людей покинет его. В конце концов, этот мир не так уж плох — а другого я и не помню. Мы останемся здесь вместе…

Верно, он уловил перемену в моих мыслях: думаю, забраться глубже ему помешала спешка — он слишком желал меня. Да и меня захлестнули гигантские волны его тоски и одиночества. И вот я уже плыву с ним, словно по волнам бескрайнего моря. Он начал менять облик — очень медленно, чтобы не напугать меня.

Я открыл рот, чтобы заговорить, чтобы все же предупредить его, но он запечатал его своими губами. Конечности вырастали из его ствола, обнимая мое тело, приникая ко мне, приспосабливаясь, как не в состоянии ни один человек, к моим жестким формам. Какой мучительно тесной показалась мне тогда ловушка моего неизменного человеческого тела!

Снаружи прозвучал приглушенный взрыв. В щели окон влетели горящие факелы.

Но он еще мгновение удерживал меня в теснейших объятиях тел и умов. Потом до него дошло, что мы заперты.

— Помоги мне! — выкрикнул я.

Часть крыши провалилась — к счастью, не у нас над головами, — и сквозь дым я увидел небо. Я подтащил мешок к этому месту. Мы вскрыли мешок и забрасывали огонь цементом, но все кругом горело. В отверстие крыши влетали пылающие головни. Мы задыхались, кашляли. Вот как я умру — вместе с ним…

— Смени облик, — крикнул я. — Превратись в птицу — улетай! Я им не нужен. Спасайся!

— Слишком поздно, — хрипло отозвался он. — И все равно я не покинул бы тебя.

Оба мы пригнулись к земляному полу, жадно глотая воздух. Рахул Може обхватил меня руками, и я вновь почувствовал великое, ужасное великолепие его разума, окутавшего мой. Рахул Може в моих объятиях быстро, в полубеспамятстве, сменял облики: рогатая обезьяна, приземистое, похожее на дерево чудище, гигант, огромная амеба, тварь со щупальцами. Я чувствовал, как содрогается его разум, словно сотрясаемый подземными толчками; я видел, как распадается неповторимая структура и форма. Его лицо и тело изменились — у меня на руках снова лежал человек, но я чувствовал, что это уже иная, застывшая, неизменная форма. Я хотел вытащить его из огня прежде, чем умрет его прежнее «я», как вытащила меня Джанани. Я обожженной глоткой прохрипел ее имя, но вокруг меня была сплошная стена огня.

И тут я увидел ее, Джанани, ее лицо, растворенное в пламени, словно соткавшееся из него, ее темные смуглые руки, протянувшиеся ко мне сквозь охряные языки огня. На левой руке не хватало указательного пальца.

Очнулся я на полу в комнате. В окно лился вечерний свет. Рядом со мной лежал мужчина, тепло дыша мне в щеку. Ладони у меня горели, и я увидел теперь, что они крепко обнимают мужчину.