О Ленине и Октябрьской революции - [42]

ЯНЫШЕВ ГОВОРИТ О ЗЕМЛЕ

Утром многие крестьяне пришли к нам с вопросами. Больше всего их волновала проблема земли. Большевики так решали в то время вопрос о земле: предоставить его на рассмотрение местным земельным комитетам, и пусть они берут большие имения и передают их народу. Крестьяне же говорили, что это не разрешает земельной проблемы для Спасского, где не было ни царских, ни церковных, ни помещичьих имений

— Вся земля и так принадлежит нам, — говорил староста. — Ее слишком мало, потому что господь посылает нам много детей. Может быть, большевики и в самом деле такие хорошие люди, как говорит Михаил Петрович, а смогут ли они, взяв власть, дать больше земли? Нет, это зависит только от бога. Нам нужна такая власть, у которой есть деньги, чтобы переселить нас в Сибирь или в какое-нибудь другое место, где много земли. По силам ли это большевикам?

Янышев говорил о переселении и освоении земель Сибири, а потом перешел к сельскохозяйственным коммунам, которые большевики хотели создать в России. Это должно было превратить сельскую общину в крупное кооперированное сельскохозяйственное предприятие. Он указал на невыгодность существующего в Спасском порядка пользования землей. Здесь, как правило, земля разбивалась на четыре части. Одну использовали под общее пастбище. Чтобы обеспечить справедливое распределение земли, каждому крестьянину выделяли по клочку хорошей, средней и плохой земли. Янышев обратил внимание крестьян на то, сколько теряется времени на переходы с поля на поле. Он показал, какой они получат выигрыш, если перестанут дробить землю на полоски, а будут обрабатывать ее как одно целое. Он рассказал, как используется многолемешный плуг и жатка. Двоим из крестьян довелось видеть в другой губернии их замечательную работу, и они оба подтвердили, что машины работают «чертовски здорово».

— А будет ли Америка нам посылать их? — спрашивали крестьяне.

— В течение какого-то времени будет, — ответил Янышев. — Потом мы построим большие заводы и сами станем делать их у себя в России.

И снова перенес он своих слушателей из их тихой сельской жизни на шумный и грохочущий большой современный завод. И опять его рассказ вызвал какую-то настороженность. Современная индустриализация скорее пугала, чем воодушевляла крестьян. Они хотели иметь замечательные машины, но им казалось сомнительным благом, если появятся трубы, извергающие клубы черного дыма на покрывающие их землю зелень и снег. Крестьян пугает перспектива быть «переваренными в фабричном котле». Некоторых из них нужда гнала с полей в шахты и на заводы, но после революции они толпами устремились назад, к земле.

Кроме вопросов общего характера перед Янышевым возникало немало частных вопросов. Например, можно ли, пропагандируя свои политические взгляды, идти вместе с тем на какой-то компромисс со своими убеждениями? Или: должен ли он, человек, порвавший с православной церковью, креститься перед едой и после еды? Янышев перестал креститься и в связи с этим ждал вопросов Ивана Иванова. И хотя старый крестьянин и казался озадаченным, а его жена огорчалась, когда Янышев садился за стол не перекрестившись, оба они ни разу ни словом не обмолвились по этому поводу.

В России было принято обращаться к работающим в поле со словами: «бог в помощь». Янышев тоже счел возможным, приветствуя, говорить «бог в помощь». Кроме того, он простоял от начала и до конца длительную церемонию отпевания умершего у Федосеева ребенка. В русских деревнях в те времена по умершим детям часто звонили колокола.

«Господь посылает нам много детей, — говорил староста. — И если мы хотим прокормить живых, нельзя забывать о полях».

Поэтому все отправились работать в поле, кроме священника, родителей умершего, Янышева и меня. Мы пошли в церковь. Возле матери выстроились ее девять детей. Каждый год она рожала по ребенку; встав по возрасту, они образовали лесенку, в которой то тут, то там не хватало ступеньки. Значит, в тот год ребенок не выжил. Умер ребенок и в этом году. Он был совсем крошечный, не больше цветка, лежавшего рядом с ним, и казался еще меньше и еще более хрупким в своем голубом гробике под массивными сводами церкви.

Этой деревне повезло со священником. Это был добрый и отзывчивый человек, который пользовался любовью и доверием народа. Ему частенько приходилось отпевать детей, и все же он старался, чтобы это не походило на что-то привычное и шаблонное. Мягким движением он зажег свечи на гробике, положил крест на грудь ребенка, потом начал читать молитву, и церковь огласилась его раскатистым басом. Священник и дьякон пели молитвы, а отец, мать и детишки крестились, падали на колени и отбивали земные поклоны. Янышев безучастно, с полуопущенной головой стоял напротив священника.

Так стояли друг против друга эти люди, а между ними была тайна жизни и смерти, один — священник православной церкви, другой — пророк социалистической революции; один — радел о счастье и покое детей в потустороннем мире, другой — отдал себя созиданию счастья и благополучия для всех детей земли.

* * *

Я сопровождал Янышева во время многих его агитационных поездок по городам и селам России. Мы встречались с представителями различных слоев, начиная с искусных мастеровых ткацкого дела в Иваново-Вознесенске вплоть до воровских трущоб Москвы, тех трущоб, которые описал Горький в своей бессмертной пьесе «На дне». Но мысли Янышева всегда возвращались к деревне.