О лебединых крыльях, котах и чудесах - [26]

Матвей

Кто бы что ни говорил, у этого кота голова вывернута наизнанку. Извилины нарисованы снаружи для обозначения содержимого черепной коробки; это что-то вроде таблички «Здесь думают». Табличка врет. Возможно, коту в принципе чужд этот процесс. Простая логическая связка «если я упаду в ванну, то промокну и буду унизительно спеленат полотенцем» так и осталась для него недоступной. «Кто сунет голову в унитаз по самые жабры, того огреет крышкой» – тоже слишком сложно. Да боже мой, что крышка, когда даже многократно подтвержденный факт – «я могу застрять за диваном» – кот раз за разом пытается опровергнуть: «Не могу!» – «Можешь». – «Не могу!» – «Можешь!» – «Не могу! Застрял…»

В попытках объяснить это поведение чем-то иным, кроме незаурядного скудоумия, я пришла к мысли, что кот каждый день проживает новую жизнь. Это ее усовершенствованная версия, жизнь-N, где любая последующая лучше предыдущей.

Каждый день оконное стекло становится мягче. Близок тот час, когда удастся пробить его лбом и дорваться до трепещущей птичьей плоти.

В стиральной машинке когда-нибудь восстанет белье. Выйдет и соберется в теплые свежевыглаженные стога.

Люди осушат унитазы. По всей планете. Доберутся и до нашего – это свершится, надо только верить.

Но самое загадочное – вода. Что должно произойти с ней, чтобы кот перестал падать в ванну, при том, что купание ему ненавистно? Сперва я предполагала, что он надеется на изменение ее физических свойств. Допустим, заледенеет. Кот мечтает испытать скольжение, думала я, он желает нестись от края до края, лихо закладывая виражи и лишь изредка отталкиваясь от бортика задней лапой.

Но со временем до меня дошло, как я ошибалась. Не в скольжении дело. Раз за разом обрушиваясь с бортика, Матвей ожидает, что воды расступятся перед ним. И пересечет он ванну, сопровождаемый пением ангелов, и сладострастно вонзит зубы в мочалку, которую все время прячут подальше, и истреплет ее в клочья, а веревочку съест.

А еще вернее – пойдет по самой воде. Не замочив лап. Двинется навстречу мне, онемевшей и пристыженной, и над его ушами будет расходиться рыжее сияние. И дойдет до меня, и протянет великодушно лапу, и поведет меня в обратную сторону, а если я начну тонуть, рявкнет: «Усомнилась в своем коте? Дура!» И даже подушечки лап у него не намокнут, вот вообще нисколько.

А пока, приближая этот воистину светлый день, кот застревает за диваном, падает в воду и стучится лбом в стекло. То есть в принципе, если слегка абстрагироваться, в своем поведении ничем не отличается от тех самых людей, которые называют его идиотом.

Пение

По утрам кот Матвей поет.

У большинства котов его породы не «мяв», а убедительное воркование.

В нем слышны невозмутимые интонации гостя, которому нет нужды быть грубым с деревенской хозяйкой. Хлеб давай, милая. И млеко. И яйки. Все давай, только без резких движений.

Кот Матвей не таков.

Едва стрелка часов добирается до пяти, в воздухе раздается плачущий голос.

– О, детка, солнце почти взошло! – поет кот (йоу, мамми, йоу). – Но миска моя пуста! И через час она будет пуста, и через два. Жизнь тяжела, мамми (йоу!) Разве для этого был я рожден? Давай спросим у господа, мамми, пусть он ответит мне!

В этот момент раздается звук, в котором любой владелец домашнего животного безошибочно определит удар кроссовки об кота.

Песнь обрывается. Некоторое время Матвей осмысливает поразительное открытие: эти люди не любят блюза.

Проходит десять минут.

Тишину спящей квартиры вновь нарушает плачущий голос, и голос этот стремительно набирает силу.

– Я спросил у господа, мамми! – поет кот. – Я спросил у господа, отчего миска моя пуста. Господь заплакал, мамми, о да, он зарыдал. Моя миска пуста, как моя жизнь, и до скончания моих дней будет так (йоу)!

– Урою, тварь, – говорю я.

Кот некоторое время молчит, а затем берет на октаву выше.

– У смерти всегда облик белого человека! – надрывается он. – Я слышу ее поступь, мамми. Но лучше умереть быстро, чем тянуть эту лямку, йоу!

Я встаю. Подхожу к миске. Она наполовину полна сухим кормом.

– Ты совсем ума лишился? – говорю.

Кот под столом флегматично играет на губной гармошке.

Я досыпаю в миску еще две пригоршни корма и возвращаюсь под одеяло. Из кухни доносятся хруст и чавканье. Затем они смолкают, и наступает тишина, которую в романах принято называть благословенной.

Тихо.

Тихо.

Тихо.

Бог мой, какое счастье: тихо.

– О, чудный день! – прорезает тишину жизнерадостный голос кота. – О, чудный день! Когда господь утолил мои печали? Йе, мамми, йе! Кто утер мои слезы? Кто насытил мою утробу? Да будет славен он во веки веков! Я воззвал к нему, и он услышал! Йе!

Раздается звук, наводящий любого владельца домашнего животного на мысль, что кроссовок было две.

– И спиричуэлса они тоже не любят! – бормочет кот, убираясь под стол. – Господи, прости этих варваров.

Шкаф

Пока меня не было, кот Матвей подтвердил репутацию самого скудоумного существа во Вселенной, случайно забредя в шкаф и не найдя из него выхода. Получился непреднамеренный оммаж к «Черному коту» Эдгара По. «Крик, сперва глухой и прерывистый, словно детский плач, быстро перешел в неумолчный, громкий, протяжный вопль, дикий и нечеловеческий, – в звериный вой, в душераздирающее стенание, которое выражало ужас, смешанный с торжеством, и могло исходить только из ада, где вопиют все обреченные на вечную муку и злобно ликуют дьяволы».