О красоте - [17]

— Волшебно.

— Маленькие или большие?

Джером сделал отчаянное лицо.

— Ну ладно, ладно. Где ты будешь?

Джером ткнул пальцем в марево дня.

— Да там, банальное такое название — «Веселая курица», что ли.

— О боже, какая еще «Курица»! Первый раз слышу. Давай у банка через четверть часа. И возьми мне что - нибудь с креветками, если будет. И побольше сметаны с острым соусом. Ты же знаешь, я люблю остренькое.

Она смотрела, как он трусит прочь, натягивая футболку с Куртом Кобейном на рыхлые английские бока, широкие и тоскливые, как задний вид одной из тетушек Говарда. Затем она повернулась к прилавку и снова принялась очаровывать продавца, но тот был слишком увлечен наличностью в своем поясном кошельке. Кики вяло перебирала серебро, кивала на цены, которые усердно назывались каждый раз, когда ее рука касалась новой вещи. Кажется, ни ее личность, ни образ не интересовали его — только деньги. Он не называл Кики сестрой, не заигрывал с ней, не позволял лишнего. Смутно разочарованная, как это бывает, когда ждешь чего-то вроде бы неприятного, а оно не случается, Кики вдруг взглянула на него и улыбнулась.

— Вы из Африки? — мягко спросила она, беря браслет с крошечными брелоками в виде национальных символов — Эйфелевой башни, Пизанской башни, Статуи Свободы.

Мужчина скрестил руки на узкой, гофрированной груди с чуть ли не прорывающими кожу ребрами.

— Откуда я, вы сказали? Сами-то вы не африканка?

— Нет, что вы, я местная, хотя… — Кики отерла со лба пот тыльной стороной ладони, ожидая, что он закончит фразу — он должен был ее закончить.

— Все мы из Африки, — сказал он услужливо и провел рукой над своим товаром. — И это все — из Африки. Так откуда я, по-вашему?

Кики, безуспешно пытавшаяся застегнуть очередной браслет, подняла на продавца глаза — тот отступил на полшага от прилавка, чтобы ей было лучше его видно. Кики поймала себя на мысли, что ей очень хочется не промахнуться, и некоторое время колебалась между названиями, известными ей из курса французской истории. Попутно она удивлялась скуке собственной жизни. Ей, должно быть, ужасно скучно, раз она хочет не попасть впросак перед этим человеком.

— Берег… — начала было Кики, но лицо его помрачнело, и она назвала Мартинику.

— Гаити, — сказал он.

— Ну конечно! Моя… — Внезапно Кики почувствовала, что слово «уборщица» будет тут не к месту. — Здесь очень много гаитян. — Она рискнула продолжить: — На Гаити такая тяжелая жизнь…

Продавец с силой уперся ладонями в разделявший их прилавок и посмотрел Кики прямо в глаза:

— Да, тяжелая. Ужасная. Каждый день — просто кошмар.

Серьезность этих слов заставила Кики вновь сосредоточиться на спадающем с руки браслете. Она слабо представляла себе беды, на которые намекала (они выпали из ее поля зрения, вытесненные другими, более насущными горестями, личными и государственными), и ей стало стыдно, что ее осадили, когда она играла в осведомленность.

— Это не сюда, а вот сюда, — сказал он, внезапно выйдя из-за прилавка и показывая Кики на щиколотку.

— Это что же, ножной браслет?

— Примерьте его, примерьте, пожалуйста.

Кики спустила на землю Мердока и позволила продавцу поставить ее ногу на бамбуковый стульчик. Чтобы сохранить равновесие, ей пришлось ухватиться за его плечо. Парео распахнулось и обнажило бедро Кики. Ее пухлые коленные сгибы стали влажными. Мужчина словно бы и не заметил этого, сосредоточенно соединяя скользкие концы цепочки вокруг ее щиколотки. В этой-то эксцентричной позе Кики и атаковали сзади. Мужские руки сжали ее за талию, а затем, словно морда чеширского кота, перед ней возникла красная физиономия и чмокнула ее во влажную щеку.

— Джей, перестань…

— Кикс, ну ты даешь, вот это ножки-шоу! Чем это ты тут, убей меня бог, занимаешься?

— О, господи, Уоррен, — привет. Ты из меня чуть дух не вышиб — подкрался как лис, я думала, это Джером, он тут где-то вертится… Я и не знала, ребята, что вы уже вернулись. Как Италия? А где…

Тут Кики заметила ту, о ком спрашивала, — Клер Малколм только что отошла от палатки с массажным маслом. Клер смутилась, в лице мелькнул чуть ли не ужас, но потом она с улыбкой помахала Кики. В ответ Кики изобразила изумление и поводила рукой вверх и вниз, показывая, что оценила перемену — зеленый сарафанчик вместо черной кожаной куртки, черной водолазки и черных джинсов, в которых Клер проходила зиму. Подумать только — она с зимы не видела Клер! Какой румяный средиземноморский загар — из-за него ее светло-голубые глаза стали еще светлее. Кики поманила Клер к себе. Гаитянин, застегнувший-таки браслет, отпустил ее ногу и с тревогой взглянул на нее.

— Уоррен, подожди минутку, я закончу. Так сколько с меня?

— Пятнадцать. Этот — пятнадцать.

— Вы, кажется, говорили, что браслеты по десять — извини, Уоррен, я сейчас, — разве нет?

— Этот — пятнадцать. Пятнадцать, пожалуйста.

Кики полезла в сумку за кошельком. Уоррен Крейн

стоял рядом — огромная голова, слишком мощная для ладного мускулистого тела рабочего из Нью-Джерси, скрещенные на груди здоровенные моряцкие руки и хитрое выражение на лице, словно у зрителя, ожидающего появления комедианта. Когда ты выключена из мира секса — состарилась, растолстела или просто не внушаешь известных чувств, — ты открываешь новый спектр мужских реакций. Одна из них — ирония. Ты кажешься им забавной. Впрочем, подумала Кики, их ведь так воспитывали, этих белых американских мальчишек: я для них тетушка Джемайма с коробки любимого в детстве печенья, пара толстых лодыжек, вокруг которых носятся Том и Джерри. Еще бы я для них не забавная. И все-таки, отправься я хоть в Бостон — прохода не дадут. На прошлой неделе какой-то парень, который мне в сыновья годится, битый час преследовал меня в Ньюбери и не отстал до тех пор, пока я не посулила ему свидание; пришлось дать ему случайный номер телефона.