О! Как ты дерзок, Автандил! - [8]

Вот как думал Димичел. Все так знакомо. И таким образом все случалось уже не раз. Дими покачал головой. Может, он излишне драматизирует? Подумаешь, овчарка откусила голову курице…

Димичел сделал усилие над собой и еще раз глянул в окно. «Take it easy». Иначе и тебе откусят голову. Как той несчастной курице.

У высоких кованых ворот, которые открывались автоматически, его уже ждали. И он увидел их издалека. Два старых рыбака с лицами, словно вырезанными из коричневого камня, и в резиновых тапках-вьетнамках на босу ногу, скуластая женщина в черной косынке с окровавленной курицей в руках и молодчик в джинсовом костюме, которого Дими отлично знал. Молодчик представлял профсоюз рыбаков и рыбообработчиков. Было хорошо слышно, как молодчик разглагольствует, размахивая руками. Он разглагольствовал именно так, как и предполагал Димичел. Демагог.

– Они захватывают наши земли, наши поля и наши тони для сетей. Нам скоро негде будет рыбачить. Они презирают нашу веру и молятся своим богам.

Вот именно. Своим богам.

«Хорошая вера», – усмехнулся Димичел. Тот поп, с мыса Убиенного, так и не доделал свое христианское дело, правда, молоко они пьют, но деревянных божков-сэвэнов по-прежнему хранят в чуланах. И абсолютная чушь – неизвестно когда и как появившиеся в их домах кальяны! Ну почему кальяны и крест? По всей вероятности, в начале ушедшего века в деревню заглядывал не только священник, но и мулла?

Истоки местной веры давно интересовали Димичела и сильно забавляли его, потому что гремучая смесь ортодоксального православия, чуть ли не старообрядчества, с примитивным мусульманством здешнего населения озадачила бы любого богослова. Он даже купил Коран и принялся читать и его. Библия и Коран. Честно говоря, большой разницы он не заметил.

А ведь еще в местных верованиях присутствовали мистика, оккультизм и шаманизм в каком-то искаженном, явно исковерканном временами и обычаями виде.

Профсоюзник между тем размахивал руками так, словно репетировал выступление перед толпой на митинге в защиту рабочих прав. И разглагольствовал:

– Сначала они нападают на наших куриц… (Женщина, поправив сбившуюся косынку, высоко подняла над головой свое окровавленное знамя – безголовую курицу.) А потом они развращают наших детей и жен! – Уже почти орал молодчик. – Они захватили и ограбили полстраны, понастроили себе замков, они тайно поддерживают экстремистов, а потом обвиняют нас в терроризме!

И тут Димичел вышел за ворота. И первое, что он сделал, – извинился перед пожилой скуластой женщиной за причиненный не по его, вы же понимаете, воле урон, предложил разумно компенсировать потерю. Потом он за руку поздоровался с каждым из рыбаков и попросил деятеля рабочего движения об отдельной встрече в их профсоюзном комитете.

Молодчик скривился.

– Может быть, мы пройдем к вам за ворота, вы же знаете, у нашего профсоюза в поселке нет даже жалкой конторки.

Но Дими был тверд и незваных гостей в дом не пригласил. Он только сказал профсоюзнику, что готов обсуждать вопрос приобретения за разумную цену комнаты-офиса для их комитета. Потом он взял из рук женщины задранную собакой курицу, в карман ее фартука сунул купюру, добавив, что суммы будет вполне достаточно. Вновь пожал рыбакам руки, пригласив их через пару деньков заглянуть в местный бар на рюмку крепкого. Но рыбаки покивали – в том смысле, что самогонку они не пьют, они всю жизнь курят кальяны. О, опять ваши несуразные кальяны! Дими тоже согласно кивнул: ну хорошо, тогда покурим кальяны, и в конце беседы, которую он считал исчерпанной, Димичел добавил, что пес – нарушитель конвенции – будет наказан.

Делегация обиженных удалилась. Деньги вновь сработали безотказно. Димичел удовлетворенно хмыкнул.

Однако слово свое он решил сдержать. Не ради людей, но ради сохранения благородства своей собаки. Среди маргиналов можно выстоять и не опуститься до их уровня самому, противопоставив уродливой среде дисциплину, культуру и волю.

Когда он вошел в вольер, куда управляющий предупредительно загнал виновницу инцидента, Адель посмотрела на Дими виноватыми глазами и, словно провинившаяся школьница, опустила голову.

Дими держал в руке жалкий комок окровавленных перьев. Потом он, брезгливо оттопырив нижнюю губу, сказал:

– Какая же ты сука, Адель! – и со всего размаху ударил овчарку обезглавленной курицей.

Волна непонятной ненависти, даже не к собаке, а к кому-то или к чему-то поднималась в нем. Может, к джинсовому ублюдку из профсоюзов. Не защитнику рабочих прав, а обыкновенному вымогателю и провокатору, который много о себе воображает, мнит себя новым вождем и выстраивает намеки про развращение жен и детей.

Дими твердо знал, что так надо было сделать – наказать провинившуюся собаку. Справедливости наказания, еще в детстве, учил его отец – опытный, в свободное от метеозанятий время, рыбак и охотник.

Димичел проводил урок возмездия за прегрешения домашнего зверя перед человеком. И приговаривал: «Какая же ты, Адель, сука!»

Овчарка прятала голову в лапах и жалостливо скулила. Но Дими продолжал бить собаку по голове и в конце концов не в силах больше сдерживать гнева, душившего его, стал тыкать курицей в морду Адели.